Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

Вижу: накипело все же у стрельцов. Недаром они уже в самое ближайшее время, возможно, завтра или послезавтра, начали бы бунтовать. Или раньше? Сейчас? И я стану тем поводом, что позволит переступить стрельцам красную линию? Тут нужно быть осторожным. Я не хочу бессмысленного и беспощадного бунта. Все же я государственник. Энергию бунта, по крайней мере части бунтующих людей, можно и нужно использовать. Редко когда бунтовщик будет себя таковым считать. Нет, он, напротив возомнит, что борется за правду. И нужно тогда дать эту «правду» людям.

Так, может, я опережаю события?

— Вот полуголова, который хотел убить меня. И, может, убил. Видели ли вы, что за рубаха на нем? Шелковая! Видели, что за пояс на нем… шарф? Золотом вышит! Это ли не доказывает, что вас обкрадывал полуголова? — говорил я и чувствовал, что попал правильно.

Деньги, собственный карман — вот что больше всего беспокоило стрельцов. И теперь они еще больше ненавидели полуголову. Почему раньше не увидели, что он очень богато одет, как тот барин? Или даже не знают, что такое шелк? Сейчас это должно быть баснословно дорого.

— И вы терпели все… Ваши семьи все терпели. Я сейчас вам говорю, а кровь моя бежит — сам уже упаду и не встану… Смотрите же, стрельцы! — я рванул на себе рубаху.

Вновь меня повело в сторону. Теперь уже понадобилось три шага, чтобы не упасть и поймать равновесие. Но взору присутствующих открылась картина, которая даже с двух метров от меня должна казаться ужасной. Тело было в крови, частью запёкшейся, частью ещё свежей.

— Вот что сделал полуголова только лишь за то, что я попросил его не насильничать девку! А если бы это были ваши дочери? Вы бы стояли в стороне? — наседал я на внимающую моим словам толпу.

— Сама, небось, виновата. Неча перед мужами простоволосой бегать! — буркнул кто-то из стрельцов, но получил от соседа подзатыльник.

— А ну молчи, Прошка! Али не видишь ты, что у Егорки… э… Егора Ивановича будто крест из груди растёт? Мабыть и Божий человек перед нами! — громко, чтобы слышали многие, сказал дядька Никанор.

А мне показалось, что он даже подмигнул мне.

— Глаголь, отрок. Больно складно баешь! — сказал ещё один мужик. — Словеса твои шибко чудные. Но складные.

Этот был в синем кафтане. Насколько я могу различать по одежде — не из простых.

— А я скажу, коли позволяете! — не растерялся я. — Войско стрелецкое ныне — опора державная. И тот, кто закон нарушает, не товарищ нам, но злыдень…

— Ха… Злыдень! — усмехнулся тот, который уже получил подзатыльник.

— Хлясь! — и ещё одна порция воспитания обрушилась на голову Прошки.

— Дядька… башка ж не жалезная. Ещё отлетит! — пожаловался Прошка, потирая затылок.

Многие стрельцы улыбнулись.

— Стрельчин, сотник, Иван Данилович, я всё в толк не возьму, что ж нам сын твой предлагает, — спросил у моего отца один из краснокафтанников.

— А ты слухай уважливо, так и сразу уразумеешь! — сказал мой родитель, приподнимаясь, всё так же держа зажатой рану, но уже становясь возле меня. — Всё верно сын мой говорит! Доколе терпеть будем, браты? Али я, как сотник, на кого напраслину возвёл?

— Да не… Всё по чести, Иван Данилович, — послышалось в толпе.

Седобородый стрелец, тот, который был в синем кафтане, вышел вперёд. Это явно ещё один из авторитетов в стрелецкой среде. Одет он был так же, как и мой отец, лишь цветом отличался его наряд. Сотник, стало быть.

— А я вот что скажу, товарищи… — начал говорить мужик, сделал паузу, разгладил бороду. — Полковники наши и есть самые воры. У государя просить правды потребно.

— Это у кого ж? Не у Нарышкина же Петра? Артамон Матвеев нынче возвратился. Будет нам ещё хуже, товарищи. Ох, и откупит же он…

— Петра на царствие поставили. И нечего о нём худо говорить! Царь жа наш! — высказался ещё один стрелец.

Как же много мнений, сколько же сомнений в умах стрельцов! На фоне их недовольства полковниками, отсутствием выплат, а ещё и напряжения в государстве, связанного со смертью царя Фёдора Алексеевича… Действительно, эти люди готовы вспыхнуть, преступить через многие правила, пойти на грех.

— Хованский, батюшка наш, говорит нам быти супротив бесчинства Нарышкиных… — раздался новый голос.

Я почувствовал, как теряю внимание стрельцов. Но мне нужно было немного времени, чтобы перевести дух, чтобы закрыть глаза и просто-напросто переждать момент, а не тут же упасть. А потом я выкрикнул:

— И было мне видение, и пришёл ангел ко мне… — по тоненькому льду я пошёл. — Крови много будет, и вижу стрелецкие головы, на пики посаженные, и головы Нарышкиных там же, и Софью Алексеевну над всем этим… Шакловитые рядом, Хованский — на кол посаженный. Нужно помазанника Божьего Петра Алексеевича защитить… Нужно, брате… Богородица плачет по Руси.

Я внутренне усмехнулся. Полагал, что сейчас было бы неплохо упасть без чувств. А для этого только и надо-то, что отпустить себя, не держать более, заставляя из последних сил словно бы чужим, надрывно громким голосом кричать. Если я не буду себя держать… ещё держать… то я упаду.

В глазах потемнело, будто выключили экран и погас кинофильм. Я стал заваливаться набок, и уже никакие шаги не смогли помочь мне восстановить равновесие.

Темнота…

* * *

Мертвая тишина наступила во дворе Первого Московского полка Стрелецкого приказа. У многих собравшихся служивых людей подёргивались руки — они порывались креститься. Но то, что сейчас прозвучало во дворе Первого полка Стрелецкого приказа, можно было по-разному расценить. И был бы среди них священник, тот бы точно указал, что это такое было: пророчество или, может, сам Лукавый устами отрока смуту сеет в стрелецкие головы.

Десятник, который мог бы стать сотником по своему влиянию на умы стрельцов, да и по своей природной смекалке и уму, Никанор, Мартынов сын по прозвищу Мальцов, вышел чуть вперёд, повернулся лицом ко многим стрельцам и… медленно, размашисто, с силой ударяя по своим плечам и лбу, перекрестился. Сделал это по-никоновски. Но и те стрельцы, что все еще старую веру берегли, уже не скрывали этого, крестились двоеперстиями.

Как плотину прорвало — все начали креститься. А Прошка, тот самый непоседливый говорун, плюхнулся на колени.