Путешествие на ночь глядя - Ринат Рифович Валиуллин

– Хорошо, спасибо, – хлопнула за горничной дверь.

– Правда, хорошенькая?

– Это ты по голосу определила?

– По манерам, – злилась Элла.

– Да, редкое чувство такта.

– Мне кажется, она и французский знает.

– Чувствую, как теряю полет.

– В смысле?

– Раньше ты мне все актрис сватала, теперь перешла на горничных.

– Это чистая корысть. Что-то уж больно часто она здесь меняет белье.

– Я уж подумал, что она тоже твоих рук дело.

– Жаль, что я не настолько прозорлива. Она, по крайней мере, скромна. Просто у актрис столько капризов, я прямо чувствую, как часть моих подарков утекает на другие пальцы, шеи и запястья.

– Брось. Ты же сама говоришь, что я делаю для тебя слишком много.

– Мне много не надо, мне нужно всё.

– Меня пугает твоя скромность, – улыбнулся Веня.

– Так напугала, что ты умчался аж за океан, – рассмеялась Элла. В ее глазах вспыхнул огонек ревности, будто она хотела от него прикурить вредную привычку, которую никак не могла бросить. Ревность сделала ее глаза еще прекраснее. – Ты мне так и не рассказал про Америку.

Веня понимал, что под Америкой подразумевалась девушка, с которой его познакомили в Нью-Йорке.

– Неужели и здесь ты?

– А как же ты хотел. Я всегда буду рядом, Веня, пусть даже в образе других женщин, знай, что это я. Когда я поняла, что не смогу тебя отговорить от поездки, я решила найти тебе достойную компанию.

– Пару.

– Ты как хочешь это называй. Тебе не понравилось?

– Америка как Америка, мне понравился Бруклинский мост, все время хотелось спрыгнуть. Идешь по нему – и прямо тянет в пучину.

– Красивая метафора. Влип, как мальчишка, чем же тебя так пленила новая пассия?

– Она смотрела на меня как на Бога.

– Что же ты? Так и не решился?

– Девушка отговорила.

– Вот, теперь ты понимаешь, для чего я тебе ее сосватала. Она была твоим ангелом-хранителем во время путешествия.

– Пожалуй. Это было похоже на любовь.

– А вот этого в сценарии не было. Что же тебя остановило от падения? Твоя дочь?

– И это ты знаешь?

– Я же тебе говорю, что все твои женщины на стороне – это я. Я тебе не могу родить, поэтому родила она, не помню, как ее зовут.

– Джессика.

– Она, может, не такая хорошенькая, но зато умненькая. Тебе без английского было бы там трудно.

– Да, она даже взялась стихи мои переводить.

– Говорят, вы там были неразлучны.

– Слухи.

– Да, женщины любят ушами.

– Перестань. Обычные сережки, бриллианты маленькие.

– Алмазная пыль, – усмехнулась Элла и закурила.

– Именно. Так что не переживай.

– Теперь точно не переживу.

– Я не знал, что ты такая жадная.

– А что я, по-твоему, не женщина?

– Нет, ты муза. А муза не может быть ревнивой.

– Поэтому вы и не расставались.

– Расстались, как видишь. Или это снова ты?

Элла промолчала, дав понять, что она уже ответила на этот вопрос раньше. Она остановилась. Представила Джессику, которая лежит в кровати и говорит ей: «Да, я тоже люблю покурить после секса. Шутка, не курила я никогда, да и секса не было давно». Эта реплика согрела Эллу, она прижалась к Вене, доказав себе, что ближе рифмы, чем она, у поэта нет.

Было похоже на то, что разговор их шел, шел и вдруг остановился. Пока Нежинский не толкнул эту невидимую дверь, перед которой они встали.

– Как тебе мои хоромы?

– А здесь уютненько, – стряхнула пепел прямо на ковер под кроватью Элла, осматривая незнакомое жилище Вени.

– Да, вполне, и готовят неплохо, – потянулся и достал пепельницу поэт.

– Ты ешь прямо в номере или в ресторане?

– Я заказываю прямо в постель. Наконец-то мы сможем побыть вдвоем. Мне надоело жить в условиях матриархата, я так больше не могу. Я хочу жить свободно и встречаться с тобой без свидетелей.

– Если ты о Яшке, то свидетель он никакой.

– Ты всегда его защищаешь.

– А ты при каждом удобном случае его оскорбляешь.

– Я?

– Да, ты.

– Если ты про тот вечер, это действительно было неудобно. Я в одним трусах, ты тоже, он пришел и лыбится.

– Нет, я о другом. Ему очень не нравится, что ты, здороваясь, всегда протягиваешь два пальца, можно подумать тебя от него тошнит.

– Так и есть. Тошнит. Во мне бурлит ревность. Стоит мне только представить, как он хозяйничает в тебе.

– Просто он мой муж. И не забывай, что именно он помог тебе с первыми публикациями, – выпустила она в Веню клуб дыма.

– Не забуду. Вы нашли себе прекрасного спонсора.

– Тем более тебе не о чем беспокоиться, Венечка. Муж, у которого нет денег, – это просто подружка. А подружки не должны тебя волновать, потому что люблю я только тебя, а с ним всего-навсего люблю заниматься любовью. Ты же с Джессикой тоже не в шахматы играл.

– Нет, я так больше не могу, я умываю руки.

– Венечка, ты уходишь от нас? – затушила сигарету в пепельнице Элла.

– Я уже ушел, а сейчас мне просто надо помыть руки. Всякий раз, когда ты напоминаешь мне о своем муже, мне хочется помыть руки.

Веня надел брюки, зашел в уборную, достал из кармана собственное мыло и начал нетерпеливо намыливать руки, будто соскучился по этому куску мыла и хотел с ним поговорить по душам.

– О, знакомый запах. Ты опять со своим мылом?

– Эта привычка оказалась такой же вредной, как и ты, и ее тоже не бросить, – ответил он под шум воды из-под крана.

– Да. Божественный запах. Будь у меня такое мыло, я бы тоже мылась постоянно.

– Марсельское. Я тебе подарю.

– Не надо, я чиста перед тобой. Знаешь, как это называется? – крикнула ему Элла.

Уверенная в себе, она не была так хороша, как ей казалось, но ее способность вовлечь, то есть заставить поверить окружающих, в свою правоту, именно это качество создавало впечатление ее неотразимости.

– Что именно?

– Твое чистоплюйство.

– Как?

– Гермофобия, – посмотрела на Нежинского, когда он вернулся из туалета, полусладким игривым взглядом Элла.

– Хорошо, хоть не графомания, – взглянул довольно на свои чистые руки Вениамин. – Что же ты мне раньше не сказала.

– Теперь я понимаю, почему ты двумя пальцами здороваешься.

– Я вообще не люблю здороваться за руки. За руки надо держаться, а не здороваться. Для меня руки – это поддержка, это инструмент, это связь. Давать их кому попало не хотелось бы.

– Коварный, – понимая, что Веня был настроен решительно, включила все свое кокетство Элла.

– Кто-то уже привык к моей манере, а Шола вообще так обиделся, что показал мне в ответ только один палец. Пришлось провести