Скорбный дом Междуречья - Алевтина Ивановна Варава

и уколы как-то даже нездорово. Девочкой она сбегала с медосмотров, будто там ждали средневековые пытки, а взрослой — обходила стороной врачей, предпочитая перетерпеть что-то, пока оно не пройдёт само. Пушинку Полина в поликлинику прилежно водила, но всякий раз чувствовала себя предателем.

Это просто сон. Этого не происходит на самом деле. Подсознание нарочно соткало этот кошмар, потому что она боится…

Сероватый карлик засеменил к койке со своим экзекуторским шприцем. Полина подалась вправо, к стене, натянув ремни. На её глазах выступили слёзы.

Послушок прижал палец к коже на руке, в сгибе локтя. Похожий на рифлёную палочку палец этот оказался влажным и холодным. Полина попыталась начать дёргаться, чтобы пытка не состоялась, но вышло, что она может шевелить всем, кроме словно бы окаменевшей руки, к полной неподвижности которой было приковано остальное тело.

Вскинув голову так, что все жилы на шее натянулись, Полина с бессильным отчаянием уставилась на то, как толстая, полая внутри игла упирается в кожу, давит… Разрывает ткань с ужасной болью, пускающей по телу волну тошноты и слабости.

То, что впрыскивали ей в вену, было горячим и жгучим. Оно распространялось внутри, словно огненная зудящая волна.

Из груди вырвался дикий, почти животный крик, и вдруг оборвался на выдохе, потому что всё существо Полины захлестнула безмерная, рвущаяся наружу… радость. Глаза засверкали, губы сами собой из гримасы вытянулись в улыбку до ушей. Захотелось вскочить с кровати и порхать по комнатушке пританцовывая. Захотелось обнять кого-то — хоть бы и нематериальную эманацию или этого вот жуткого карлика.

Лёгкость и счастье так распирали тело, что Полине показалось, будто она проваливается в ставшую вдруг такой удобной койку. Веки опустились.

Перед мысленным взором воскресло улыбающееся личико дочери. Пушинка бежала навстречу по сугробам подпрыгивая. Она смеялась, то и дело запрокидывая голову и пытаясь поймать ртом падающие снежинки. Тёплый дутый комбинезон делал девочку похожей на крохотного космонавта в розовом скафандре.

Пушинка. Её постоянный растущий комочек счастья! Как же здорово, что она у неё есть…

Была.

Осознание оказалось подобно ушату ледяной воды, вырвавшему Полину из воспоминания и вернувшему во мрак реальности. Точнее, её бредового состояния.

Никаких сугробов, никакой дочери рядом не было. Только твёрдая койка с кандалами, покрывшееся гусиной кожей обнажённое тело и давящая на грудь безысходность.

— Что вы вспомнили? — почти без интереса полюбопытствовал призрак.

— Дочку, — сдавленно прошептала Полина и почувствовала, что слёзы жгут уголки глаз.

— Ожидаемо, — прокомментировал Вольфганг Пэй. — Приятные воспоминания у помешанных редко бывают связаны с реальностью, а если и бывают — то всплывает что-то обыденное и малозначимое. Итак, с методикой вы познакомились. Сейчас Бинарус впрыснет вам двойную дозу гнева. Посмотрим, что из этого выйдет.

Призрак подался назад и начал просачиваться сквозь стену.

— Куда вы⁈ — в паническом ужасе выкрикнула Полина.

— Расска́жите о результатах Бинарусу. Он потом решит, что стоит упоминать в анамнезе…

Зелёный карлик завозился с подносом. Радость улеглась, и от пережитого осталась только ноющая боль в руке и тоска, которая сменила счастье из-за воспоминания о дочери.

«Если они будут мучать меня, я проснусь», — попробовала убедить себя Полина.

Искусственное счастье всё отчётливее трансформировалась в горечь и страх.

Перспектива испытать это ещё раз снова сделала тело липким и влажным.

Бинарус приблизился, и рука окаменела. Полина хотела зажмуриться, чтобы не видеть, как огромная игла дырявит кожу, но не смогла ни смежить веки, ни отвернуться: впилась полным ужаса взглядом в сгиб руки.

Боль. Жжение ползёт по венам. Стон сотрясает горло.

И Полину наполняет безудержный, бешеный гнев.

Она яростно рванула ремни, сдирая кожу на запястьях. Скрипнула зубами, кажется, надломив край одного из них: во рту появилась твёрдое крошево. Перед глазами всё поплыло.

Она увидела так ясно, будто это происходило прямо сейчас: лето, Пушинка катит на своём первом трёхколёсном велосипеде по пешеходной дорожке вдоль дома и смеётся. И вдруг мальчишка лет семи подбегает и с силой толкает её на ходу. Девочка слетает на асфальт, сдирая кожу на коленях, боку, левом локте, ударяется головой о бордюр. Полина, стоявшая поодаль с фотоаппаратом, выкрикивает ругательство на ходу и несётся к ревущей навзрыд дочери. В ней бушует яростный гнев, желание оторвать голову малолетнему уроду. Кажется, она могла бы его убить, если бы сорванец не убежал.

Пушинка хромала целую неделю, у неё остались шрамы на ноге, а в больнице диагностировали сотрясение мозга. Полина была рядом, но ничего не смогла сделать, чтобы помешать подлой расправе, которая могла закончиться ещё хуже!

Пушинка больше не садилась на свой велосипед тем летом. А первое время боялась других детей.

Гнев… отступал. Воспоминание смазывалось.

Прикованная к койке Полина тяжело дышала. Отхлынувшая поначалу ярость вспыхнула с новой силой: зачем они делают с ней всё это⁈

— Что припомнилось барышне? — как-то вымученно, словно бы со страхом, спросил треклятый карлик.

— Иди в жопу! — просвистела она.

— Если барышня не расскажет, придётся капнуть ей на язык Горькой правды, — предупредил карлик с ещё бо́льшим испугом, будто это в него тыкали иглами и его грозили накачать колдовскими психотропами.

Полина впилась в мучителя полным ненависти взглядом. Он смотрел выжидательно. Пальцы безостановочно теребили складку на животе. Кожа послушка была покрыта пятнами, как у жабы.

Не получив своего ответа, карлик, ссутулив плечи, просеменил к подносу, взял какую-то склянку, открутил крышку со стеклянной пипеткой и, набрав невесть чего, поковылял к койке Полины.

А потом подался вверх, словно его ножки, невидные из такого положения пленнице, удлинились. Вот уже монстрик оказался над ней: отвратный, мерзкий, пахнущий терпким, тошнотворным потом.

Полина крепко стиснула зубы.

Но палец послушка притронулся к подбородку. Второй рукой Бинарус взялся за Полинины волосы и потянул голову чуть вбок. Рот сам собой приоткрылся, потому что нижняя челюсть окаменела, словно бы прибитая к воздуху там, где была в момент тычка.

Послушок сунул пипетку в щель, и рот Полины наполнила ядовитая горечь.

— Что вспомнила барышня? — повторил Бинарус свой вопрос, усыхая вниз и отходя от койки.

— Как дочку чуть не покалечил сраный ублюдочный пацан, которого надо с девятого этажа сбросить, — почему-то выдал словно бы немеющий язык Полины то, что крутилось у неё в голове вместе с лавиной ругательств в адрес зелёного уродца.

Горечь не уходила. Мучительно хотелось убрать её.

— Барышня сможет почистить зубы после процедур, — словно бы с облегчением уведомил Бинарус. — Сегодня у нас ещё одна инъекция.

А потом всё повторилось вновь, и страх от приближения иглы к истерзанной вене только усилился.

На этот раз Полину переполнил животный ужас, от которого словно