Священный огонь - Брюс Стерлинг

Бретт недоуменно оглянулась:

— Ладно, не обращайте внимания, забудьте… Я знала, что вы мне ничего не дадите, но все же решилась спросить. Надеюсь, что вы от меня еще не устали.

— Нет, все в порядке. Я не устала от вас.

Бретт осмотрела магазин. Она растерянно улыбалась.

— Куда это делся мистер Кирога? Что-то его нет поблизости. Возможно, занят общественной работой. Он думает, что всем здесь управляет, но, когда хочешь с ним встретиться, его вечно нет на месте. Наверное, правительство его как-то поддерживает, чтобы он шпионил за ребятами вроде нас… Кстати, вам не трудно сейчас расплатиться со мной за жакет? Он стоит пятнадцать марок. И лучше всего наличными, прошу вас.

Миа достала из сумки банковскую мини-карточку, перевела пятнадцать рыночных единиц на карточку текущих счетов и отдала ее девушке.

Бретт аккуратно положила карточку в карман своего рюкзака и едва заметно оторвала с пышного красного рукава жакета этикетку. Она швырнула ее в сторону спящей кошки, которая в ответ негромко замяукала.

— Что же, огромное спасибо, Майа. Грифф будет очень рад, узнав, что я сумела продать вещичку. Хоть что-то продала. Если только когда-нибудь снова с ним увижусь.

— А вы с ним увидитесь?

— Конечно, он начнет меня искать. Будет извиняться, наговорит уйму ласковых слов и все такое, но напрасно. Он ловкий, хитрый, но глупый. Вы поняли, что я хочу сказать. Он ничего в жизни не сделал и делать не собирается. — Бретт просто излучала энергию. — Пойдемте.

Они отправились на прогулку по Пир-стрит. Полицейская собака — пекинес в розовом ошейнике — спустилась с холмистой улицы вслед за ними. Бретт спокойно остановилась и смерила крохотную собаку пристальным, откровенно враждебным взглядом. Когда пекинес прошел мимо, они продолжили путь.

— Я могу уехать отсюда сегодня вечером, — заявила Бретт, вынув из-под пончо свои красивые, совершенной формы руки, и взмахнула ими: — Просто сяду в самолет, летящий в Штутгарт. Ну ладно, не в Штутгарт, потому что это людный рейс, там всегда полно пассажиров, а куда-нибудь в Европу. Может быть, в Варшаву. Ведь самолеты вроде автобусов. В них почти никогда не проверяют, заплатил ты или нет.

— Это будет нечестно, — осторожно заметила Миа.

— А я спрячусь. Если у тебя крепкие нервы, сорваться с места проще простого.

— А что подумают ваши родители?

Бретт вызывающе усмехнулась:

— Ни на какие медицинские осмотры в Штутгарте я не пойду. Затаюсь в Европе, залягу на дно и обойдусь без всяких проверок, пока не вернусь назад. Да у меня в Европе не было и нет ни одного медицинского документа. Никто меня ловить не станет. Я могу смыться и улететь хоть сегодня вечером. Никто даже пальцем не пошевелит.

Теперь они поднимались вверх по улице, и у Миа заныли ноги.

— У вас возникнут осложнения, и вы ничего не сможете сделать в Европе, не предъявив документы.

— Да что вы! Люди постоянно так путешествуют. Если у вас нет особых примет и вы не какая-нибудь важная шишка, то можете увезти с собой все что угодно.

— А как отнесется к этому Грифф?

— Грифф лишен воображения, у него нет ни капли фантазии.

— Ну а что, если он примется вас искать?

Бретт впервые задумалась.

— Этот ваш знакомый, ваш бывший друг, он что, действительно был так похож на Гриффа?

— Возможно.

— И что с ним случилось?

— Его похоронили сегодня утром.

— О! — воскликнула Бретт. — Прощание на рассвете. — Она легонько дотронулась до подкладного плеча. — Теперь я все поняла. Простите меня.

— Ничего. Все в порядке.

Какое-то время они шли молча. Миа пыталась справиться с одышкой. Первой заговорила Бретт:

— Могу поклясться, что вы любили его до последнего часа.

— На самом деле все обстояло совсем иначе.

— Но вы же пошли сегодня на его похороны.

— Да, пошла.

— А значит, ручаюсь, что в глубине души вы любили его все это время.

— Я понимаю, так было бы куда романтичнее, — ответила Миа, — но ваше предположение неверно. Нелогично. По крайней мере, для меня. Я никогда не любила его так сильно, как того человека, с которым встретилась много позже. Да нет, не то слово, там и половины этих чувств не было. Но теперь я почти не думаю даже о нем, хотя мы были женаты целых пятьдесят лет.

— Нет, нет, нет! — весело настаивала Бретт. — Клянусь чем угодно, но в сочельник вы примете лекарство для памяти, выпьете чего-нибудь крепкого, алкогольного, вспомните вашего старого приятеля и заплачете.

— Алкоголь — это яд, — возразила Миа. — А с лекарствами для памяти слишком много проблем, которых они не стоят. Я знаю, молодые женщины привыкли считать старушек именно такими. Но постчеловеческие женщины совершенно не такие. Мы не испытываем ни печали, ни ностальгии. Настоящие старые женщины, если они все еще здоровы и сильны, просто совсем иные. Мы сумели все это… все это преодолеть.

— Но вы же не могли быть к нему холодны и равнодушны, а иначе не стали бы плакать в автобусе.

— Ради бога, перестаньте, — отозвалась Миа. — Я плакала вовсе не из-за него, а из-за сложившейся ситуации. Тут вся суть в условиях человеческого существования. В постчеловеческих условиях. Если бы я плакала, сожалея о моей утраченной любви, то приняла бы сторону вашего приятеля, а не вашу.

— Занятно, — с невольной ревнивой ухмылкой заметила Бретт и ускорила шаг. Ее эластичные подошвы поскрипывали при ходьбе.

— Я отнюдь не собиралась красть вашего дружка и даже не пыталась, — очень осторожно проговорила Миа. — По-моему, у него приятная внешность, но, поверьте, он вовсе не в моем вкусе.

Они пересекли Дивизадеро.

— Я знаю, почему вы сейчас об этом сказали, — уныло заявила Бретт, когда они уже миновали полквартала. — Клянусь, вы бы лучше себя почувствовали, если бы могли дать мне дельный, толковый совет или купили бы не только жакет, но и что-нибудь еще, а я вернулась бы к Гриффу, и мы отправились бы с ним в Европу и повели себя именно так, как, по-вашему, должна вести себя молодая пара.

— Почему вы так недоверчивы?

— Я не недоверчива. Просто я не так уж наивна. Понимаю, вы думаете, что я совсем ребенок, что девятнадцать лет — это детский возраст. Конечно, я не очень-то зрелая, но я женщина. И, по правде признаться, опасная женщина.

— Неужели?

— Да. — Бретт тряхнула головой. — Понимаете, во мне все кипит, а страсти не способствуют гармонии.

— Звучит довольно серьезно.

— Я могу обидеть человека, причинить ему зло. Вполне могу, при случае. Для некоторых это даже полезно. Обидеть кого-нибудь, сделать гадость. Немного шокировать. — Нежное, юное лицо Бретт внезапно изменилось — его выражение сделалось каким-то странным.