журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1995 г. - Владислав Крапивин

Сам черт вас не поймет, о женщины, пардон за банальность...

Мы ехали на троллейбусе, потом на автобусе. И молчали. И приехали к новым девятиэтажкам на окраине города. Автобус развернулся у леса, и мы вышли вместе.

Меж домами было пусто и перекопано, а поверх лежала разветвленная тропа из бетонных плит. Варя с новым испугом раскрыла зонтик, подала его мне и сообщила:

— Я хочу отсюда переехать в старую часть города, в деревянный дом. Сменяются охотно. Только сомневаюсь...

— Удобства?

— Не только. В старых домах этот запах... Везде керосином... Я выросла рядом с примусом, не хочу...

— А здесь чем плохо?

Она подумала и сказала:

— Решено! Не буду меняться. Все это зарастет, — обвела рукой раскопки, — будет уютно.

— И воздух чистый, — я сказал это просто так, для разговора.

— О, это главное! — Она просияла и оживилась, однако разговор не продолжила. Задумалась до самой своей двери.

Седьмой этаж. Двухкомнатная квартира. Обстановка скромная, без ковров, ничего лишнего, но — уютно.

Одна в двух комнатах? Нет, вот детская обувь, курточка на вешалке, подростковый велосипед. Мальчик лет десяти. А мужчины нет, раз меня привела. Ясно. Будем надеяться, что мужик нужен на один раз. Хотя возможно все; этот намек на жизнь... Где же сын?

— Сын в летнем лагере, — она предупреждает мой вопрос. — Кормить или сначала сушить?

И смотрит в глаза откровенно.

Я развожу руками.

И она начинает расстегивать мою мокрую одежду.

Не была она в любви особо искушена, отдавалась без затей, по-простому, нс стонала и нс царапалась, только жадно дышала. Был момент, когда мне казалось, что сейчас она вдохнет меня целиком.

— А ты почему не ешь?

— Сыта! — И смеется. У нее приятный смех. Для себя.

Теперь спрошу...

— Почему ты на почте меня обнюхивала?

— А ты услышал?.. — Она задумывается, глядя в глаза: говорить ли? — Боюсь, будешь смеяться.

— Зачем смеяться? У каждого свои привычки.

— Хорошо. Расскажу.

Это бывает у всех женщин во время беременности: организм требует чего-нибудь особенного — то болотной водички, то картофельной ботвы, то пирожного с селедочкой. У нее же таких извращений не было, все было просто. Зато было — всегда. С самого детства. Если она захотела черного хлеба, то уж ничем другим не заменишь. Будет голодная, но своего дождется. Из-за керосинного запаха дома почти не жила: школа, спортшкола, библиотека, подруги, улица, — лишь бы подальше. Она приехала сюда из лесного поселка, окончила университет и осталась здесь жить, потому что запаха такого нет ни в одном другом городе. Почему она так думает? Потому что проверяла. У каждого города запах свой. Так же точно — у каждого учреждения, завода — это всем известно. Она только удивляется, почему многие не придают запахам значения. Ведь главное занятие человека — дышать. Как же можно не обращать внимания, чем дышишь? Да, она согласна: большинство людей привыкает. А она вот — не может. Ей нравятся слова Хайяма: „Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало". Кем она работает? Корреспондентом на радио? Нравится? Есть такая шутка: „Радиокомитет — это могила Неизвестного Журналиста". Почему? Потому что следов не оставляешь: слово — не воробей. И „Репортер" все плечо оборвал. И расшифровки, монтаж — будь они прокляты. Но запах в студии ей нравится больше, чем в типографии... Где муж? Это целая история. Он был настолько единственным, что сегодня она чуть не упала, когда встретила меня. Он для нее был светом в окошке, но три года назад у него изменился запах...

— И все? Из-за этого можно бросить мужа?!

Нет, конечно. Когда у человека меняется запах, это значит, что и сам он становится другим. Тут она вынуждена признать: такие тонкости не всем доступны. Но что делать, если она чует...

Я давно не ем. Смотрю на нее во все глаза и уже понимаю, что она красивая, она настоящая красавица: ничего нет броского, но все-все-все нормально, все на месте, все пропорционально. Она гармонична. И голос ее должен прекрасно ложиться на пленку. И по телевидению — только из-за ее облика — смотрелись бы самые занудные передачи. Но потому она и не работает на телевидении, что... печать на ней. Печать круглая, грозная. И надпись по кругу: „Не возьму ничего, кроме того, что нравится". По форме это нормально, даже прекрасно, но ведь жить с этим невозможно!

Я вдруг чувствую, что обязан узнать, кто подарил ей японский зонтик.

— Поклонник. Офицер. Знаток фортификации. Осаждает меня по всем правилам науки. Ни одного подарка не приняла, а вчера — мой день рождения, он приносит зонтик и говорит: „Я точно вычислил, что это вам понравится". И угадал. Ему бы еще твой запах, и он бы своего добился. Он даже Робке нравится... А я вот взяла и подарила себе — тебя. На день рождения!

Она смеется. И сообщает мне, что я не женат, что я в командировке, что я, кажется, немного трус, но, похоже, не подлец, а просто эгоцентрист...

Я спрашиваю, зачем ей эти данные. Она отвечает: затем, чтобы знать, стоит ли отнимать у меня жизнь? И смеется.

Я прожил у нее неделю. Познакомился с ее сыном: мы ездили к нему в лагерь. Я ему не понравился — наверное потому, что не офицер. Она сделала все, чтобы я не встретился с ее поклонником, когда он примчался на часок со своего полигона. Она была очень нежна со мной всю неделю.

А сейчас я уезжаю. Работа сделана, деньги получены. Я уезжаю немедленно и тайно. Мне нравится этот город и его запах. Но во многих городах запахи не хуже. Мне нравится Варя. Мне нравится ее сын Робка. Но лучше я останусь таким, какой я есть. Потому что нет гарантии, что однажды Варе вдруг перестанет нравиться мой запах, как когда-то это случилось с моей первой женой.

Владимир Шкаликов

ГЛУБОКИЙ КОНТАКТ

Встречи с двуногими всегда опасны.

Это странно, когда два разума, самой Природой определенные в соседство, обреченные часто — хотя и неожиданно — встречаться, не могут найти общего языка. И пусть бы это длилось недолго. Нет, веками, тысячелетиями тянется непонимание. Хуже того — взаимоненависть.