Двуглавый. Книга вторая - Михаил Иванович Казьмин

— Говорил, да, — я постарался, чтобы даже мысленно в моих словах чувствовался сарказм. — Почти четыре месяца назад. А воз, как видишь, и ныне там.

— Хм, — тёзка призадумался. — Может, Карл Фёдорович хочет, чтобы я секретному отделению в институте помогал? Я же в конце каждого дня, когда там бываю, к ним захожу и докладываю.

— Может, — я снова согласился с тёзкой, чтобы опять сразу показать ему и то, чего он пока не видит: — Вот только зачем? Секретчики и сами неплохо справляются, ты им куда больше помощи с документооборотом оказал, чем со своими докладами.

— Ну, не я, строго-то говоря, а ты, — поправил меня тёзка.

— Для Денневитца это был ты, — отмахнулся я. Мне сейчас не заслугами надо мериться, мне тёзкино мышление активировать надо.

— Сдаюсь, — капитулировал дворянин Елисеев после недолгих размышлений. — Рассказывай уже сам.

Что ж, с активацией мышления своего товарища я не справился, придётся разъяснять. Ну да ничего, от меня не убудет, разъясню.

— Вот смотри, — начал я свою речь. — Ты у нас весь из себя такой уникальный, что даже не знаешь, к чему бы тебя, такого хорошего, приспособить. Допрашиваемых ловить на лжи — хорошо, но как-то мелковато. Броневики через стенку пропихивать — круто, конечно, но очень уж напоминает забивание гвоздей микроскопом.

Тёзка наклонил голову, чтобы ефрейтор Фролов не видел в зеркале его довольную ухмылку.

— Докладные записки сочинять с дельными предложениями — ну, тоже неплохо, но опять не то, — продолжал я. — Лечить вот теперь скоро будешь, но, сам же понимаешь, и это не настолько принципиально. Вот и получается, что применить твою уникальность вроде как и негде, разве что тем ты пока для начальства ценен, что, как говорится, всё в одном.

— И швец, и жнец, и на дуде игрец? — уточняющий вопрос показал, что соображает дворянин Елисеев правильно.

— Вот-вот, — подхватил я. — Однако, обрати внимание: всё, что я назвал, оно как бы нужное, но для такого уникума мелкое и несерьёзное.

— Знаешь, а ты, пожалуй, прав, — выдал тёзка где-то через полминуты. Но молодец, причём аж дважды. Первый раз — потому что слова мои обдумал, и второй — потому что не задрал нос от моих похвал, точнее не принял за похвалу констатацию факта. — Ну хорошо, — тёзка взбодрился, — а что бы ты сделал со мной, будь ты на месте Карла Фёдоровича?

Да-а-а… Регулярное, постоянное, я бы сказал, общение со мной явно идёт дворянину Елисееву на пользу. Столь умного и своевременного вопроса я давно от него не слышал.

— Одно из двух, — ответ у меня был припасён заранее. — Или сделал бы из тебя суперагента, этакого Джеймса Бонда (кто это такой, тёзка моими стараниями уже имел представление), или дождался бы, пока тебя в Михайловском институте не натаскают как следует, да и поставил бы тебя инструктором для агентов с теми самыми способностями. И да, тебе же ещё и пришлось бы самому отбирать кандидатов в такие агенты. Причём лично я почти наверняка выбрал бы второе.

— И что тебе тут не нравится? — ох, всё-таки не хватает товарищу житейской мудрости, не хватает… С возрастом положение с этим, конечно, улучшится, но это ж сколько ждать-то? Придётся объяснить.

— Да всё хорошо, — начал я за здравие и сразу перешёл к заупокойной части, — кроме одного. Что суперагент, что вербовщик-инструктор не должны вызывать у начальства ни малейших сомнений в своей верности. Вот ни малейших, даже тень сомнения тут недопустима. А это значит, что тебя будут тщательно и старательно проверять, под тем самым микроскопом рассматривать, которым не станут заколачивать гвозди. И вот что-то мне подсказывает, что твои походы в Михайловский институт как раз и есть та самая проверка. Ну, или, по крайней мере, её часть.

— То есть я присматриваю там за своими преподавателями, а секретное отделение присматривает за мной? — выстроил тёзка вполне стройную логическую конструкцию. Стройную, но не сильно полную.

— Порядок в институте навели, сам же в том участвовал, — принялся я восполнять эту неполноту, — преподов привели в чувство и правильно любить родину научили. Так что, боюсь, они теперь тоже за тобой присматривают. И вот это меня напрягает больше всего…

— Опасаешься, что они смогут увидеть тебя? — всё-таки умный у меня напарник. И это хорошо, а что молодой слишком, так тут положение с каждым днём улучшается, да и я по мере сил помогаю.

— Да, — ответил я. — Очень сильно опасаюсь. Если кто и сможет увидеть нашу с тобой двуглавость, то только они.

— И что будем делать? — какой-то обречённости в тёзкином вопросе я не уловил. Интересно, чего тут больше — надежды на меня или его собственной твёрдости?

— Преодолевать трудности по мере их поступления, — а что ещё тут можно сказать? — И постоянно быть настороже. Задний ход в любом случае уже не дашь…

— Значит, будем преодолевать, — твёрдо постановил дворянин Елисеев. Ну да, будем. И с мозговым соседом и напарником мне определённо повезло. Так что преодолеем, куда ж мы денемся-то с подводной лодки…

Глава 7

Дела учебные, лечебные и волшебные

— И всегда помните, Виктор Михайлович: в целительстве, как и в медицине, главное правило — «не навреди!», — втолковывала тёзке госпожа Кошельная. — Если вы увидите, что помочь больному не можете, не делайте ничего вообще! — на этом напутственное слово перед первым самостоятельным подходом к больному Эмма Витольдовна завершила, и дворянин Елисеев вместе с ней вошёл в комнату, где ожидал целительную процедуру первый в его жизни пациент.

Странно, но тёзка по этому поводу как-то не особо и волновался. Впрочем, главной причиной его душевного спокойствия стала вовсе не какая-то там твёрдость характера и уж тем более не наплевательское отношение к больному и своей целительской репутации, которой у него пока что вообще никакой не было. Удивившая даже меня тёзкина невозмутимость основывалась на некоторых особенностях занятий, что вела с ним опытная и умелая целительница.

Первой среди тех особенностей следует, конечно же, упомянуть тот не подлежащий сомнению факт, что госпожа Кошельная показала себя обладательницей как целительского, так и преподавательского дара. Она