Художник из 50х - Сим Симович

Слишком поздно.

Кортеж остановился. Из средней машины вышел человек в сером костюме — плотный, среднего роста, с пенсне. За ним — охранники в одинаковых пиджаках, с внимательными глазами.

Лаврентий Павлович Берия собственной персоной.

Он что-то сказал одному из охранников, кивнул в сторону Гоги. Тот направился к ним, расталкивая толпу.

— Товарищ, — обратился он к Гоги, — что у вас там?

— Картина, — ответил Гоги, стараясь говорить спокойно.

— Можно посмотреть?

Отказаться было невозможно. Гоги развернул свёрток, показал краешек полотна. Охранник посмотрел, вернулся к Берии, что-то доложил.

Берия подошёл ближе. Внимательно, молча разглядывал картину. Лицо его было непроницаемым — ни удивления, ни осуждения. Просто изучал, как энтомолог изучает редкого жука.

— Необычно, — сказал он наконец. — Ваша работа?

— Моя.

— Понятно. — Берия снял пенсне, протер стёкла. — А вы кто по профессии?

— Художник. Георгий Валерьевич Гогенцоллер.

— Гогенцоллер… — Берия задумался. — Интересная фамилия. Немецкая?

— Да, но я русский. Фронтовик.

— Ясно. — Берия надел пенсне обратно, ещё раз посмотрел на картину. — Продолжайте, товарищ художник.

Он развернулся и пошёл к машине. Охранники проводили Гоги взглядами, но ничего не сказали. Кортеж тронулся дальше, движение возобновилось.

— Господи, — выдохнул Пётр Семёнович. — Ты понимаешь, кто это был?

— Понимаю.

— И что он у тебя спрашивал?

— Про картину интересовался.

— А что за картина? Покажи.

— Потом покажу. Пойдём лучше в твою артель.

Они дошли до Кузнецкого моста, но Гоги уже не слушал разговоры о работе. В голове крутилась одна мысль: Берия запомнил его лицо, имя, фамилию.

Такое внимание первого заместителя председателя Совета министров ничем хорошим не заканчивалось. Либо очень плохо, либо очень хорошо — третьего не дано.

После артели Гоги быстро добрался до мастерской на Остоженке, спрятал картину. Возвращался домой окольными путями, то и дело оглядываясь. Пока никого не заметил, но это ничего не значило.

Дома он сел к окну, закурил. Нужно было думать, планировать. Берия заинтересовался — это факт. Вопрос: чем именно? Необычной живописью? Немецкой фамилией? Или просто случайной встречей?

Время покажет. А пока остаётся только ждать.

И быть готовым ко всему.

Глава 6

К вечеру нервы немного успокоились. Гоги выкурил две папиросы подряд, попил холодной воды, заставил себя думать о приятном. Встреча с Берией могла быть случайностью. Просто любопытство высокого чиновника к необычной картине.

В половине седьмого он вышел из дома. У цветочницы на углу купил букетик фиалок — скромный, но свежий.

— Тридцать копеек, молодой человек, — сказала пожилая женщина. — Девушке дарить будете?

— Буду.

— Правильно. Женщины цветы любят, даже самые простые.

Дома он постучал к Марье Кузьминишне. Открыла Нина — в лучшем платье, волосы аккуратно уложены, щёки слегка розовые.

— Гоша! А я думала, ты передумал.

— Почему передумал? — Он протянул букет. — Это тебе.

Нина взяла цветы, понюхала, улыбнулась.

— Спасибо, они очень красивые. Мам, мы пошли!

— Идите, идите, — откликнулась Марья Кузьминишна из комнаты. — Только не поздно возвращайтесь!

На улице было тепло, пахло весной и свежестью. Нина шла рядом, то и дело поглядывая на цветы в руках. Гоги чувствовал себя неловко — давно не гулял с девушками.

— Куда пойдём? — спросил он.

— А куда хочешь? В сквер можно, там скамейки есть. Или по бульвару прогуляемся.

— По бульвару.

Тверской бульвар в вечернее время был особенно хорош. Старые липы шелестели листьями, на скамейках сидели парочки, дети играли на дорожках. Фонари ещё не зажигались, но было светло — белые ночи приближались.

— Гоша, а можно спросить? — сказала Нина вдруг.

— Спрашивай.

— Ты… ты серьёзно относишься к тому, что между нами? Или просто так, от скуки?

Гоги остановился, повернулся к ней.

— Серьёзно. Очень серьёзно.

— Правда? — В голосе слышалась неуверенность. — А то мне кажется иногда, что ты какой-то… далёкий. Словно думаешь о чём-то своём.

— Думаю. О работе, о жизни. Но не о других женщинах, если ты об этом.

Нина покраснела.

— Я не об этом… То есть, не только об этом. Просто хочется понять, что у нас будет.

Хороший вопрос. Что у них будет? Он — человек из другого времени, попавший в чужое тело. Она — простая московская девушка, мечтающая о семье и детях. Какое у них может быть будущее?

— Не знаю, что будет, — сказал он честно. — Но знаю, что ты мне нравишься. Очень нравишься.

— И ты мне нравишься. — Она взяла его под руку. — Может, этого пока хватит?

— Хватит.

Они дошли до памятника Пушкину, постояли в тишине. Поэт смотрел вдаль задумчиво, словно размышлял о вечном. Вокруг постамента лежали цветы — кто-то приносил их каждый день.

— А ты стихи любишь? — спросила Нина.

— Люблю. Особенно старых поэтов.

— А новых не любишь?

Гоги подумал. Новые поэты — это Маяковский, Демьян Бедный, производственная лирика. Честно говоря, не очень.

— Не все новые хороши, — сказал он осторожно.

— А мне кажется, что поэзия должна быть… как бы это сказать… настоящей. О любви, о природе, о том, что людям близко. А не только о планах и заводах.

Опасные мысли. Гоги оглянулся — никого рядом не было.

— Нина, лучше об этом не говорить. Понимаешь?

— Понимаю. — Она вздохнула. — Иногда хочется поговорить по душам, а не получается. Всё время нужно осторожничать.

— Такое время.

— А ты не устал от такого времени?

Ещё один опасный вопрос. Но в её глазах он видел не провокацию, а искреннее желание понять.

— Устал, — сказал он тихо. — Но ничего изменить не могу.

— Никто не может. — Нина крепче прижалась к его руке. — Остаётся только жить как умеешь и радоваться малому.

Они пошли дальше, мимо театров и магазинов. Москва вечерняя была красива по-своему — старинная архитектура, неспешные прохожие, отсутствие современной суеты. Этот город ещё помнил другие времена.

У Арбатских ворот купили мороженое — настоящее сливочное, в вафельных стаканчиках. Ели медленно, наслаждаясь вкусом и моментом. Простое счастье — вечерняя прогулка с красивой девушкой.

— Гоша, — сказала Нина, когда мороженое закончилось, — а завтра ты свободен?

— Да, кажется.

— Может,