Птицы и сны. С.-Петербургъ: хроники иномирья. - Владимир Слабинский

и получаса, как мой друг вернулся, одетый более подходяще для наших целей, и мы сели в кресла возле камина. Достали сигары, закурили. Еще через четверть часа Подхалюзин предложил выпить кофе и, не дожидаясь моего согласия, отправился его варить.

Кофе Георгий готовит просто божественно! Несколько лет тому назад один приятель, между прочим, известнейший в нашем городе художник, подарил ему страшную итальянскую машину для варки кофе. Георгий ею не пользуется. Как не использует и прекрасную медную джезву, стоящую на полочке над плитой. Впрочем, и специальный ящик для приготовления кофе на раскаленном песке он не достает, и тот пылится в недрах кухонного стола. Все чудеса кофеварочной техники были забыты после того, как одна пожилая дама из Бразилии научила его способу приготовления истинного кофе. Подхалюзин – настоящий эстет! Он кипятит воду в чайнике и заливает ею засыпанный в кружки свежемолотый кофе. Через несколько минут, перемешивает маленькой ложечкой, чтобы осела гуща, и напиток готов.

Взяв чашки с кофе, мы вернулись к камину.

– Георгий, не хочу вам напоминать, – от волнения я часто перехожу на «Вы» даже с близкими мне людьми, – но мы имели на сегодня определенные научные планы.

– Не вопрос, сейчас допьем кофе, покурим и приступим к осуществлению этих планов.

В молчании мы неспешно допили кофе и выкурили по сигаре. Подхалюзин поднялся, глубоко вздохнул, пробурчал что-то о том, что баронесса определенно будет против, и направился к буфету. Поставил на столик перед нами бутылку шустовского коньяка и два фужера. Я молча, с удивлением, воззрился на бутылку.

– Это от матушки, она передала небольшой запасец, – гостеприимный хозяин с любовью посмотрел на коньяк.

– Георгий, меня удивляет не шустовский коньяк, точнее, он меня и удивляет. Нам скоро выходить…

Подхалюзин уставился на меня своим немигающим взглядом настоящего гипнотизера. Я вспомнил, что искусство внушения он изучал в знаменитой Харьковской школе гипноза и в очередной раз задался вопросом – неужели им вправду делают операции на веках?

– В одном разговоре старейший представитель нашего цеха, уважаемейший маэстро… имя назвать не могу, извини… поведал мне одну тайну.

Подхалюзин ловко открыл коньяк и плеснул в фужеры.

– Ну, прозит!

Мы выпили, закурили. Я ждал продолжение объяснений.

– Как ты знаешь, в Петербурге испокон веку уживаются два вида существ – живые и нежить. Принято считать, что ареал распространения последней охватывает, в-основном, центр города. Нежить проявляется по ночам и особенно сильна в свете Селены. Это общеизвестные факты.

Подхалюзин еще плеснул коньяку и мы выпили. Я был весь внимание, мой друг относится к той породе людей, от которых в любой момент можно ждать сюрприза.

– Ты никогда не задумывался, как так получается, что долгие годы большое количество людей живет бок о бок с огромной популяцией нежити, а жертв среди людей относительно мало? Да и то, страдают в основном приезжие!

– Возможно, дело в особом навыке поведения коренных петербуржцев или в родственных, что ли, отношениях между ними и нежитью?

– Про родственные отношения – это мощная гипотеза! – мой собеседник утробно засмеялся. – Нет, я понимаю, наши дамы, если почувствуют «лавэ», уже не смотрят в паспорт кавалера – гражданин он или нежить, но все же это ты сильно сказал! Да и первая идея не лучше…

Подхалюзин искренне потешался. Я сконфуженно молчал. Он налил еще немного в бокалы, мы выпили. Кинув взгляд на бутылку, я отметил: «Прошли экватор».

– Секрет, как говорится, на поверхности, in vinо veritas! – мы выпили еще. – Нежить страшно боится запаха алкоголя! Для нее чеснок по сравнению, скажем, с коньяком – амброзия. А Петербург, как всем известно, – город коньячный.

Некоторое время я переваривал услышанное и сопоставлял полученную информацию с ранее известными мне фактами, поэтому пили молча.

– Определенная логика есть, но почему ты веришь этому нашему коллеге? – я сосредоточился на четкости артикуляции, заодно безуспешно попытался сфокусировать свой взгляд на переносице собеседника.

– Я поверил этому старому пердуну, потому что тому же меня учил мой дед Григорий, между прочим, наказной атаман казачьего войска! – Подхалюзин в возбуждении привстал и наклонился в мою сторону. – Казаки вот где эту нежить держали! – он сжал пудовый кулак и потряс им в воздухе.

На Подхалюзина спиртное действует удивительным образом, в нем пробуждаются казачьи корни. Даже его речь становится какая-то… казачья, что ли. Баронесса очень не любит, когда ее Георг превращается в подобие вышибалы из ресторана напротив. Сегодня Марты с нами не было и обструкция с ее стороны Подхалюзину не грозила. Я также чутко реагирую на грубые выражения и обязательно делаю замечание. Язык – это наш дом, а грубость – мусор в этом доме. Но в этот раз я как-то не обратил внимания на вульгаризм в речи Георгия.

– А где казаки брали коньяк? – наивно спросил я. – Впрочем, они совершали набеги…

– Коньяк здесь ни при чём, они пили горилку, – Подхалюзин плеснул еще. – Нежить не выносит запаха любого алкоголя, просто коньяк пить приятнее.

Около получаса мы глядели на огонь в камине и курили в молчании. Все же это прекрасное изобретение – камин! Нет ничего лучше, чем в промозглый осенний вечер сесть возле него, вытянуть ноги к убаюкивающему теплу очага…

– Ну, пора! – Георгий грузно поднялся и направился в прихожую.

IV

На улицу мы вышли с некоторым затруднением, похоже, кто-то разлил на ступенях лестницы масло. Открыв дверь парадной, я с наслаждением вдохнул свежий воздух.

– Георгий, я понял! Такие дворы строили, чтобы наблюдать днем звезды. Я помню, как однажды в детстве мы для этой цели забрались в деревенский колодец.

– М-м-э, я раньше думал, что так строили для лучшего сохранения дворовых ароматов.

Подробности нашего путешествия до Фонтанки стерлись из моей памяти, однако Садовую мы перешли удачно. На мосту красовались русалки, особенно эффектные в лучах Селены. Георгий еще издали заговорил с ними, энергично потряхивая своим кулачищем. Рассказал анекдот, посмеялся. Когда мы проходили мимо, русалки захихикали и одна из них, сделав «ножкой», поцеловала Подхалюзина. Я так умилился этой сцене, что в голове поневоле родились поэтические строки. Стих мне показался недурственным, и я прочитал его в голос, как полагается, раскатывая «р-р-р» и выделяя подвыванием смысл произведения.

Светлокудрая дева рыцаря проводила

поцелуем на войну

и осталась ждать его возвращения

под Селеной на мосту

Я был собой доволен. На память пришла баронесса, как она аплодирует моим виршам! Какая все же у нее тонкая, романтическая натура! «Стоп, откуда у русалки ноги?» – неожиданно подумал я.

– Образованному человеку и настоящему врачу