Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

впрочем, посмотри сам, – махнув рукой, решил он. – Этот черный цилиндр – триплекс, сиречь трехкамерный насос, орган, соответствующий твоему сердцу. Сейчас работает вхолостую, но обычно регулирует давление рабочей жидкости, чтоб солдат мог двигать конечностями. А магистральный кабель ведет к микроблоку памяти – вот этой серебристой штуковине прямо под триплексом, передающей команды от постпроцессора.

– Ты вправду сможешь вернуть его к жизни? – подала голос Синель.

На лице Наковальни отразился испуг.

– Будь он мертв, конечно, не смог бы, о Непревзойденная Сцилла…

Казалось, Синель вот-вот снова расплачется.

– Я – не она. Я – это я. Просто я. Ты меня даже не знаешь, патера, а я не знаю тебя.

– И я тебя тоже не знаю, – напомнил ей Чистик. – Не знаю, однако хотел бы при случае с тобой познакомиться. Что скажешь?

Синель сглотнула, но не ответила ни слова.

– Хор-рошая девочка! – сообщил им Орев.

Ни Наковальня, ни Елец сказать что-либо не отважились, и вскоре общее молчание сделалось гнетущим. Пустив в ход один из лучей гаммадиона, Наковальня снял с головы солдата теменную пластину, надолго (по мнению Чистика, на полчаса, не меньше) замер, изучая содержимое черепа, соединил жалом второй гаммы пару тоненьких, точно нити, проводов… и солдат заговорил.

– Ка – тридцать четыре – двенадцать. А – тридцать четыре – девяносто семь. Бэ – тридцать четыре…

– Самотестирование, понимаешь? – убрав гамму, пояснил Наковальня Ельцу. Как если бы ты пришел к доктору на осмотр, а он послушал бы твою грудь, велел покашлять…

Елец покачал головой.

– Поставишь ты его на ноги, так он же ж – верно этот лоб здоровенный сказал – поубивать нас всех может. По-моему, лучше спихнуть его за борт, от греха подальше.

– Не станет он никого убивать, – отрезал Наковальня и снова склонился над солдатом.

Синель протянула Ельцу руку.

– Прости, капитан, что с лодкой так получилось. И что ударила тебя, прости. Будем друзьями? Меня зовут Синель.

Елец осторожно сжал ее руку в громадной, узловатой ладони, но тут же выпустил ее и сдвинул на лоб козырек фуражки.

– А я – Елец, сударыня. И зла на тебя не держал сроду.

– Спасибо, капитан. Патера, я – Синель.

Наковальня поднял голову, оторвав взгляд от солдата.

– Ты, дочь моя, спрашивала, могу ли я вернуть ему жизнь. Нет, он вовсе не мертв, а попросту неспособен привести в действие те части тела, которым требуется жидкость. Иными словами, не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Вот говорить, как ты уже слышала, может, но из-за перенесенного шока пока что не разговаривает. Таково мое взвешенное, авторитетное заключение. Проблема в том, чтоб верно соединить все рассеченные волоконца… иначе он, пожелав сделать шаг, начнет вместо ног двигать руками, – пояснил авгур и тоненько захихикал.

– А я все же ж думаю, – начал было Елец, – надо бы…

– Вдобавок, – перебил его Наковальня, – я попробую привести его в повиновение. Ради нашей общей безопасности. Конечно, это против закона, но если мы намерены исполнить повеления Сциллы…

Оборвав фразу на полуслове, он вновь склонился над распростертым перед ним солдатом.

– Привет, Орев, – продолжила Синель.

Орев перепрыгнул с плеча Чистика к ней на колени.

– Плакать – нет?

– Нет. Нет, со слезами покончено, – заверила его Синель, задумчиво прикусив губу. – Другие девчонки постоянно твердили, какая я стойкая – наверное, потому, что большой выросла… Пожалуй, пора свою славу на деле оправдывать.

Наковальня вновь поднял взгляд.

– Хочешь, я одолжу тебе ризы, дочь моя?

Синель замотала головой.

– Больно уж очень, когда ко мне хоть что-нибудь прикасается… а со спиной и плечами дело хуже всего. И вообще, меня куча мужчин голой видели. Только я обычно перед тем опрокидывала рюмку-другую, или ржави щепоть в ноздрю заправляла. Под ржавью оно куда проще, – пояснила она и повернулась к Чистику. – Меня Синелью звать, парень, а живу я в заведении «У Орхидеи».

Чистик кивнул, не зная, что тут сказать, и после долгих раздумий ответил:

– А я – Чистик. Рад знакомству, Синель. Правда, рад.

Что было дальше, он вспомнить не смог. Осознал лишь, что лежит ничком на чем-то сыром и холодном, терзаемый растекшейся по всему телу болью, а где-то неподалеку затихают мягкие, быстрые удаляющиеся шаги. Перевернувшись на спину, он сел и обнаружил, что из носу на подбородок обильно сочится кровь.

– Держи, боец.

Гулкий, резкий металлический голос оказался ему незнаком.

– Держи-ка, утрись.

Чистик с опаской поднес к лицу сунутый ему в руку ком грязновато-белой ткани.

– Спасибо.

– Это ты? – донесся откуда-то издали еще голос, женский.

– Дойки?

В коридоре по левую руку царила непроглядная тьма: черный как смоль прямоугольник украшала одна-единственная далекая зеленоватая искорка. Справа что-то горело – может, сарай, а может, большая повозка, как следует не разглядеть.

– Встать сможешь, боец? – спросил обладатель незнакомого голоса.

Чистик, не отнимая от носа скомканной ткани, отрицательно покачал головой.

Неподалеку от горящей постройки маячил кто-то еще – низенький, коренастый, с рукой на перевязи, а остальные – смуглые, странно пятнистые…

Моргнув, Чистик пригляделся к ним снова. Солдаты… точно, солдаты, такие же, каких он видел порой на парадах, только лежащие замертво рядом с собственным оружием в зловещих отсветах пламени!

Из мрака, сверкнув зубастой улыбкой, выступил невысокий человечек в черном.

– Вижу, сын мой, с твоей отправкой к богам я поспешил: они отослали тебя обратно.

– Не помню, чтобы встречал хоть одного, – кое-как промычал Чистик сквозь лоскут ткани.

Хотя нет, встречал, и совсем недавно: не кто-нибудь – сама Сцилла провела с ними почти двое суток и оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял…

Вспомнив об этом, Чистик рискнул отнять комок ткани от носа.

– Иди сюда, патера, присаживайся. Есть у меня к тебе разговор.

– С радостью. Мне тоже необходимо кое о чем с тобой побеседовать.

Снова блеснув белизной зубов, щуплый авгур опустился на крылокаменный пол.

– Слышь-ка, а это вправду Сцилла была?

– Тебе сие известно куда лучше, чем мне, сын мой.

Чистик неторопливо кивнул. Голова раскалывалась, и боль здорово мешала соображать.

– Ага, только я-то точно не знаю: она это была или просто какой-то демон притворялся, шутки с нами шутил?

Наковальня в раздумьях поднял взгляд к потолку, заулыбался зубастее прежнего.

– Все это весьма, весьма нелегко объяснить.

– Ничего, послушаю.

Ощупав пояс брюк, Чистик обнаружил, что иглострел на месте.

– Видишь ли, сын мой: вздумав притвориться богиней, демон в некотором роде действительно станет ею.

Чистик удивленно приподнял бровь.

– Да-да, именно. Хоть богиней, хоть богом – ну, скажем, Пасом либо Иераксом. И при этом серьезно рискует раствориться в божестве целиком. По крайней мере, так учит нас наука теодемония.

– Бодяга какая-то.

Засапожный нож тоже оказался на месте, как и полусабля на поясе.

– Таковы факты, сын мой, – внушительно откашлявшись, возразил Наковальня. – Точнее сказать, таковы факты, насколько их возможно описать с чисто человеческой точки зрения. Утверждается, что именно по сей причине демоны нечасто отваживаются притворяться богами, а ни один из бессмертных богов никогда не опустится до того, чтоб прикинуться демоном.

– Ишь как, лохмать его, – проворчал Чистик.

Человек с рукой на