Never Fade Away - Барышников

Хуже всего Сильверхенду ночами. Спит он либо очень мало, либо очень хуево.

Стоит только начать проваливаться в сон, в темноту, как он четко ощущает родное прикосновение обхватывающих его со спины прохладных крепких рук, слышит в самое ухо хриплое и сонное «Джонни…», полубессознательно раздраженно рыкает «ну еб твою мать, Ви…», поворачивается, чтобы сгрести, вжаться, знакомо сплестись в единое целое, но натыкается на пустоту. Движение срывается, и он вываливается из начинающейся было дремоты в реальность, покрываясь холодным потом, ловя на оптике отблески рассыпающихся красных пикселей. А после еще пару часов курит в постели, сперва матерясь сквозь зубы, потом впадая в молчаливую смурную кататонию, и пялится безотрывно в еле поскрипывающий старый вентилятор. И думает. Бесконечно и упрямо размышляет и прикидывает.

В памяти рисуются узкие коридоры нижних уровней Арасака-Тауэр, под завязку забитые оборудованием и аппаратурой. Тонущие в полумраке полупустые лаборатории, освещаемые многочисленными мигающими индикаторами мощных компьютеров — казалось бы, нахуя такие обширные помещения? Все их содержимое можно было бы укомплектовать куда более компактно. Замершие современные хитроумные биороботы; аккуратные, хищно свернувшиеся связки кабелей; стелы центральных серверов Микоши и точка подключения посреди мерцающего озера охладителя. Тщась хотя бы примерно представить, сколько может стоить все это дерьмище, Джонни охуевает. Бюджет месячного прокорма обитателей минимум одной мегабашни. Пиздец.

Если ему удается уснуть, четко осознавая себя в постели в одиночестве, то во сне его доебывает либо исходящая маревом жара над раскаленным песком, либо голубой мерцающий мост и бесконечное сияние алых мелких осколков, осыпающихся в пустоту. И чувство долга — вытащить, спасти умирающего друга, пораженного терминальной стадией разъедающей его изнутри гребаной хвори. Дотянуть, дотащить, себя не жалея. Но под конец он всегда оказывается один. С пустыми руками. И засевшими глубоко в сердце невосполнимой утратой и виной. Просыпается, судорожно пытаясь нащупать в своей башке пацана, его еще сонное, теплое, мыслящее, живое начало, но худшая мечта о свободе сбывается: он один в этом теле, сам себе хозяин. Под веками проступает засранный, освещаемый вечерним золотым солнцем пляж Пасифики и мерно накатывающие на берег волны. Он все ищет, но Ви больше нет. Сука, пиздец…

Спать помалу ему не привыкать. Ночные кошмары — его давний спутник. Долгий сон вообще переоценен, хули.

И через две недели после знакомства с мальчишкой, прикуривая первую утреннюю сигарету и слушая новости, он понимает, что пора. Императорский сынок наконец-то поджал хвост и съебал в родные отеческие пенаты в Токио.

Теперь арасакские опездолы поутихнут и перестанут так уж упорно рыть землю носом в его поисках. Джонни искренне надеется, что Милитех уже успел напихать японцам за обе щеки славных, привычных им корпоратских штатовских хуев. Жаль, что он не присутствовал при сем хотя бы мичманом, потому что с радостью присоединился бы к этой потрясающей оргии и тоже присунул бы уебкам.

Пора обеспечить по возможности тылы и валить отсюда, как он и запланировал.

Стоит Джонни подключиться к сети, как сообщения — и текстовые, и видео, — и звонки валятся просто в катастрофическом объеме, как будто всех прорвало, сука. Все, блять, переживают за Ви, все хотят ответа, возмущаются, беспокоятся, требуют — друзья, знакомые, фиксеры, потенциальные заказчики. Это выносит ему мозг, вгрызается в нутро и разъяряет. Потому что не зря они волнуются. Ви нужен всем. Джонни ебал их волнение — в первую очередь Ви нужен ему. Если честно, на остальных ему насрать.

За все это время он заходил в сеть один единственный раз: кое-как, невнятно и кратко сообщил Бестии о произошедшем, уверенный в том, что она по старой дружбе максимально саботирует развернувшуюся охоту. А после вновь ушел в глухой оффлайн. Как-то не было у Джонни настроя пускаться в объяснения и разбор полетов.

Но Бестия уже достаточно промариновалась в ожидании и в попытках с ним связаться. Любопытство, раздражение и недоумение наверняка порядком ее доконали. Она и в панковской юности-то не отличалась терпением и уравновешенностью, а уж когда корона главного фиксера Найт-Сити заставляет ее задирать нос еще выше, властность диктует свое — если она чего-то желает, вынь ей да положь, желательно — еще вчера.

«Опять не в сети? Хорошо, плевать. И не вздумай объявляться с объяснениями». И отличный заголовок последнего сообщения: «Ты трус, Джонни». В своем привычном репертуаре. Колючая, ершистая. Обычная, понятная. Лучшая.

Ухмыльнувшись и закуривая, Джонни разваливается на диване, устроив ноги на журнальном столике. Разминает левую кисть, сжимает и разжимает кулак: длинный шрам между большим и указательным пальцем сформировался неплохо, но кожу стягивает — будь здоров.

— Сказала бы, что удивлена, но уже нет, — изображение при звонке проступает через пару секунд после вызова. Ровно столько, сколько по его расчетам нужно Бестии, чтобы справиться с первыми эмоциями и скроить суровое лицо. — Что тебе надо? Звонишь объясниться по поводу своего исчезновения?

— Какой смысл, если ты сама писала, чтобы и не вздумал? — обозначает усмешку одним уголком губ Джонни и выдыхает белесые клубы дыма. — Хотел узнать, как ты в целом. Как прошла адаптация к новым условиям? Перестановка сил все-таки глобальная. Полегчало немного?

— Серьезно, хули тебе надо, Джонни? Признаю, на Ви ты произвел, видимо, неизгладимое впечатление, чтобы он согласился на такую херню. Поздравляю, отлично сработано. Кто-то опять пожертвовал собой ради тебя, — красивое лицо Бестии искажается от раздражения, брови сходятся на переносице, оптика отблескивает красным. Бьет, сука, по больному и точно знает, куда метит. Не стесняется ни разу. Насрать ей на Ви, пацан для нее никто. Максимальное сожаление по поводу его смерти для Бестии — то, что между пальцев утек отличный талантливый наемник. Так что единственная цель проникновенного монолога — пнуть по яйцам его, Джонни. — Любопытно, как ты себя чувствуешь после этого? Три недели праздновал, не трезвея?

— Ты всерьез хочешь побеседовать о предательствах, Бестия? — лениво затянувшись, отбривает Джонни, усмехается шире, кривовато, приподнимает одну бровь, запрокидывая голову. Бестия знает его вечность, но до сих пор не привыкла к тому, что задеть Джонни ей никогда не удается. Она для этого слишком груба, прямолинейна и эмоциональна. Этими эскападами она больше подставляет себя, нежели задевает его. — Не думаю. Планировал перекинуться парой слов о делах.

— О каких делах, Джонни? — споткнувшись лишь на миг и почти не поменявшись в лице, Бестия явно перешагивает щекотливую тему и в удивлении и неверии распахивает ресницы. — Какие теперь у тебя дела могут быть