Фантастика 2025-196 - Кирилл Станиславович Бенедиктов

— Почему вы не обратились к врачам на Роркс или Халут? Их медики лучшие в Альянсе.

— Мы не можем выносить его болезнь из дворца, ни в коем случае! Среди дворян Алливеи сильны междоусобные распри. Время, пока наследные принцы еще дети, удачно для всякого рода смут, дворцовых переворотов. Скорее конкуренты на трон подкупят или запугают медиков Альянса, чтобы те избавились от наследника.

Трансфер подходил к концу, и синтетик знал, что от него ждут решения. Нет, от него ждут чуда. Он вздохнул:

— Я понимаю. Но Канташ, я ведь не врач. Давно уже. И не знаком с вашей формой жизни. В гуманоидах я разбираюсь, в растениях — нет.

— Увы, это наша последняя надежда, — отчаянный, измученный за эти дни, Канташ чуть не плакал. — Я слышал, Вы буквально с того света достать можете!

— С того света — не могу.

— Эйден, мы знаем о…

— Я понял. — резко оборвал андроид.

Карфлайт сел в живописном дворцовом палисаднике с навесом от стеклянного дождя. Снаружи было прохладно и ветрено. Вдоль дороги каталось облако цвета парного молока. Всего за несколько шагов — от парковки к воротам лечебного крыла — тело Кафта создало внутри привычную среду для его мозга. Эйдену потребовались еще целый холл и два коридора, чтобы приспособиться. Слишком много кислорода, ультрафиолета и солнечной радиации. Он поднял руку, чтобы толкнуть дверь палаты, и увидел, что его кожа стала полупрозрачной. Не как у алливейцев, конечно. Но сквозь нее виднелись шестерни и микросхемы, те, что ближе к поверхности. Вид был завораживающий, но жутковатый. И уже совсем бесчеловечный.

Глава 17

Где украли свет, звук и запах

В детской суетились алливейцы, все с зелеными петлями медицинских лент на груди. Судя по всему, чтобы скрыть произошедшее, больничное крыло перенесли сюда целиком. Аппараты шумели, тикали, пахло антисептиком и гарью. Нет, пахло костром, если не знать, что горело. На кровати свернулся едва живой клубочек, и при взгляде на него Эйден вспомнил, как отмахнулся от мольбы алливейцев у Харгена и предпочел им Роркс. Но если бы знал тогда, откликнулся бы? Сложный вопрос. Одна смерть выглядит трагедией на фоне массовых катастроф. Но одна жизнь не перевесит жизней многих других. Ведь так?

С края постели мальчика поднялась алливейка и поклонилась вошедшим.

— Расскажите подробно о повреждениях, — попросил ее Канташ, и женщина вполголоса начала перечислять все, что и так было на мониторах: глубину и процент ожогов, степень поражения, состояние внутренних органов.

— Ясно, — перебил Эйден. — Граф, из местных оставьте здесь только тех, кому вы доверяете, как самому себе.

Послышались торопливые распоряжения. Спустя несколько секунд из алливейцев в палате остался один посол. Эйден присел у кровати Аруски — низкой тахте у самого пола. Недавно закончился дождь, и окна были открыты. Снаружи доносился повседневный шум огромного дворца. Работали машины. Смеялись дети, которые не были в страшном походе. Пока еще не были.

— Может, я тоже могу… чем-нибудь… — неуверенно предложил Шима.

— Пока нет, спасибо.

Робот бережно откинул краешек пледа с плеча мальчика, пробежался металлическими пальцами по уголькам. Черные хлопья посыпались с плеча на простыню, Аруска задрожал, не разжимая век. Двое у дверей притихли. Вжались спинами в резной барельеф. Эйден взял ручонку принца и сжал, а правой рукой легко коснулся его головы. Будто поправить волосы, спутанные пеплом. Ничего не происходило.

Внезапно, безо всякой причины, на Шиму накатил страх.

Тишина в комнате становилась гуще, хотя окна были распахнуты настежь. Снаружи бесновался ветер — ветви гнулись и теряли листья, но звуки улицы больше не смели пересекать границ комнаты. Кафт мотнул головой. Все отчетливее бил в уши его собственный пульс. Такая глушь стояла в комнате, что кровь по его сосудам неслась, как поток лавы среди камней. Аруска перестал дрожать, свернулся поудобнее, положил кулачок под щеку.

Время замедлилось, а может, остановилось или уже не имело значения, и Шима вдруг понял, что не может охватить взглядом всю комнату. Он мог сосредоточиться на одном обгоревшим тельцем без сознания и роботе над ним. День только начинался, когда они пришли, но черные тени сужали поле зрения. Этой реальности становилось все меньше и меньше. И меньше. Минус звук. Минус цвет и свет. Больше не пахло гарью. Минус запах. Ручка двери острым концом упиралась в спину, и профессор, ища спасения, надавил на нее всем телом. Он хотел чувствовать этот мир, удержаться в нем, пусть даже якорем станет боль. Но и она ускользала, рассасывалась.

Осознание нереальности этой смерти ощущений не убавляло страха. Мучительного до такой степени, что профессор закричал бы, если б крик его мог пробиться сквозь гул сосудов в его мозге. Единственном живом островке, так храбро принявшем на себя ударную волну диастимагии.

Насколько было тяжко графу, сколько все это длилось — Шима не знал. Краем глаза он видел, как золотые листья на волосах Канташа развернулись и трепетали. Значит, и он был в первобытном ужасе. Но этот страх, достигнув наивысшей точки, начал оступать, а мир потихоньку возвращался.

— Он мертв, — произнес синтетик, не оборачиваясь.

— Как⁈ Но… — граф бросился к Аруске. — Но его тело, посмотрите…

Угольной корки, что сыпалась с худеньких плеч мальчика, не было. Его кожа стала точно такой, как у посла. Будто и не было ожогов.

— Присмотритесь, — и робот встал.

Алливеец откинул плед целиком, взял руку принца в свою. Тот не двигался. А глубоко под прозрачной кожей — прямо из тонкой косточки на запястье — пробивались нежные ростки. Граф упал на колени и, не выпуская руку мальчика, заплакал над его телом.

— Мне так жаль, — безжизненно произнес андроид, — Правда жаль, Канташ, хоть я и предрекал такой исход. Смерть ребенка всегда трагедия.

— Но что… почему? Почему так? Почему его тело излечилось, но он все-таки… умер?

— Поздно. Было слишком поздно для помощи вашей расе. Чем ближе вид к диастимагу, тем ближе к краю смерти он может подойти, чтобы его еще можно было вытащить. Алливейцы же далеки от меня. И принц был даже не на краю: вот уже который день он с него падал.

Облик мальчика менялся на глазах. Ростки вились под кожей, пробивались там, где тонко, становились крепче. Не было ничего страшнее этого, но и ничего естественнее.

— Выходит, и чудо не помогло, — прошептал граф.