Орда встречного ветра - Ален Дамасио

нашел в себе дыхание, чтоб нас развеять; к тому же он уже два дня как ничего путного не мог нам рассказать, а потому радовался, что на этот раз застигнет нас врасплох. Так и вышло:

— Ну так что, хотите знать, по ком звонит колокол? Забили ли Голготу гол? Подать ли Силамфру камфоры? Так же ли крепок наш Эрг, как айсберг? Оракул караулил, а снег, а снег с него летел, да куда замело? Вещун иль колдун, пророк иль провидец, не то прорицатель будущего, не то выдумщик грядущего — вот как вы меня видите, и в этом правы, потому что я по воздуху гадальщик и кто знает? вдруг я и впрямь видел фрагмент из ненасущной сущности нашей будущности. И я б молчал? Шутил бы шутки? Дудки! Но раз уж вы меня торопите рассказать вам больше, да побыстрее, снять с себя оковы пустозвонства, то вам скажу, что завтра будет… завтра будет…

— Давай быстрее…

Караколь обернулся к Ларко на его усталое требование. Тот в полусне прижимался к Кориолис и грел ее руки собственным теплом, засунув их под толщу своих одежд. От этой реплики трубадур свернул с темы, и совершенно

202

иным тоном признался тихо, сдержанно, что зачастую предвещало ловушку двусмысленности в его словах:

— Я, как и многие из вас, почти на грани. Во мне творятся такие вещи, которые мне долго бы пришлось вам растолковывать. Я иссякаю от этой плоской белизны. Меня терзает жажда цвета, мне нужна яркость. Где они, раскаленно-красный, яично-желтый, оранжевый в огне? Мы здесь в белесом мире, а Каракольчику нужно полиморфное Разнообразие, а то вы его знаете, он начинает затухать и гаснуть, у него сворачивается кровь в жилах… Понимаете?

— Почти. Давай дальше…

— Неведомо мне почему, но чем больше я ослабеваю, тем чаще посещают меня видения, тем чаще я перехватываю клубки ветра. От вас их столько сейчас исходит, и с каждым днем все больше, целыми стайками, они просачиваются через ваши поры, вырываются из ваших ртов… Если б вы только знали! Когда кашляете, говорите, вздыхаете, да постоянно. Сегодня вдоль стены летали сплошные клубки ветра, разматывались с ваших губ, то с крепкими воздушными узлами, то мгновенно рассеивающиеся комочки, но все живые, активные…

— И что?

— Я не могу их не проглатывать! Я в них нуждаюсь. Они меня питают, придают мне сил!

— Так что в этом плохого, Караколь? Ты впитываешь обрывки наших вихрей, которые мы теряем от перенапряжения. Тем лучше для тебя, раз они тебя питают, раз помогают тебе оставаться в строю, — сказала Ороси.

— Проблема в том, что эти обрывки заряжены…

— Заряжены? Чем?

— Вашими… вашим будущим. Они несут в себе эмоциональный заряд, полярность будущего, которая от вас

201

ускользает. Большинство из них крутится вокруг собственной оси, как колесики, да, все правильно, это похоже на колеса. Колеса, слетевшие с осей, но продолжающие крутиться рядом с буером! Сам буер я не вижу, но могу догадаться, куда он движется, глядя в каком направлении крутятся колесики…

— Только вот колесиков слишком много, не так ли? — отреагировала еще боровшаяся со сном Ороси. — И разбегаются, наверняка, во все стороны…

— Иногда выглядит так, словно колесики существуют отдельно от буера; они свободно катятся сами по себе, гуляют в пустоте. Ты не можешь узнать, где они, ведь они сделаны из ветра, но ты все равно передвигаешься на своем буере, на глаз, и оп! вдруг попадаешь на колесики, и твой буер уносит на всех парах, он попадает в то будущее, которое до этих пор оставалось в своей латентной форме…

— М-да уж, невесело, наверно, всю жизнь быть Караколем… — отвесил Ларко, не то шутя, не то всерьез.

— У тебя есть соображения, почему мы здесь, на Норске, теряем так много частичек вихря? И почему ты их все яснее ощущаешь? — спросила Ороси практически на автомате.

— Я бы так не сказал… А у тебя?

— Мне кажется, мы очищаемся, отбрасываем все лишние варианты будущего, чтобы сконцентрироваться на выбранном пути, чтобы выжить. Это было бы весьма логично.

— А я? Почему я вижу все эти колесики? Ты их видишь?

— Некоторые из них, смотря у кого. Вижу Сова, Голгота, Эрга, Степпа. Самые отчетливые…

Ороси сменила позу, чтобы размять тело. Я видел, что она не решалась продолжить разговор. Она взглянула на меня, опустила голову и стала подкручивать мерцающий

200

в лампе огонек. Порывы ветра усиливались. Тальвег собрался с духом и пошел устанавливать крюки для гамаков, пока окончательно не стемнело.

— Караколь, ты уже видел свое собственное будущее? — спросила она в конце концов.

Караколь выпрямился, он был удивлен этому вопросу. Под нарастающим в палатке теплом волосы его завились пуще обычного, а по свежеотросшей бороде покатилась пара капелек пота. Он снял свой песцовый тулуп, словно хотел показать нам, что под ним по-прежнему носит свой извечный арлекинский наряд, к которому пришил новые клочки ткани, собранные с одежд наших родителей и детворы из Бобана. Он помолчал с отсутствующим видом, а потом произнес:

— Да, я видел свое будущее. (…) Оно будет кратким.

— Когда, по-твоему, ты должен умереть? — спокойным голосом продолжила Ороси.

— Я умру, когда вокруг не будет больше цвета.

— Даже на твоем арлекинском сюртуке? — постарался пошутить я.

— Этот сюртук меня переживет, Сов. И носить его будешь ты. Знай это отныне и впредь.

Я взорвался:

— Ты меня достал своими предсказаниями! Понял? Плевать мне на то, что там тебя переживет! Я не хочу, чтоб ты подыхал! И пока я здесь, ты не сдохнешь! Ясно тебе? Это мое предсказание. И если однажды все цвета закончатся, и будет сплошная белизна на земле и на небе, я себе вены перережу, чтоб тебе красный цвет показать! Понятно?

У меня нервы были на пределе и Караколь прекрасно это понял. Он пару секунд посмотрел на меня в изумлении от услышанного, и глаза его заблестели, да я и сам был взволнован. Ороси не знала, что на все это сказать.

199

— Мы все выживем, успокойтесь. Мы выходим Голгота, и Силамфра тоже. Они поправятся. Эрг амортизировал удар Голгота, он себе перчатки стер до дыр, но жизнь ему наверняка спас.

< > Степп открыл палатку и обернулся, перед тем как выйти. Он посмотрел на нас, окинул каждого взглядом, остановился на мне, смотрел на меня долго, пристально, а затем вышел. Он должен был выйти, мы все не помещались, нас было слишком