«Колыбель» Победы - Герман Романов

И не зря, как оказалось – дивизии командарма Гловацкого дрались уже две недели под Псковом, несмотря на большие потери, держались. Эшелоны с ранеными бойцами и подлежащей заводскому ремонту техникой шли в город на Неве один за другим, а им навстречу, гораздо более многочисленным и мощным потоком, отправлялись многие тысячи питерских пролетариев, уже надевших серые шинели. А с ними перебрасывались дивизии и бригады, батареи и роты, тяжелые танки КВ – Ставка разрешила для боев на дальних подступах к Ленинграду использовать сразу две трети произведенных на Кировском заводе танков.

К тому же направленные к Пскову из Карелии и Перешейка дивизии уже выделили бригадные группы, получив ленинградских ополченцев в свои части. Причем в большем числе, и, как это ни горько прозвучит, именно с расчетом на их значительные потери в будущих боях. Им необходимо теперь лишь время, чтобы оплатить кровью полученный на войне опыт.

– Времени может и не быть, товарищ Попов! Ополченцы прибывают к вам, постарайтесь как можно быстрее влить в полки! Настрой ленинградцев поможет нашим бойцам устоять на позициях, если белофинны начнут через неделю-другую наступление на Карельском перешейке. К тому же Климент Ефремович тебе правильно сказал – финны не немцы, мы их уже били! Так что не теряй напрасно время, генерал, сейчас для нас не то что всякий день – каждый час невероятно дорог!

В тишине кабинета глуховато прозвучали слова Жданова, и Кузнецов не удивился созвучию общих мыслей. Он машинально посмотрел на большие настенные часы – там малая стрелка уже подобралась к полуночи и застыла на 12. Прошли еще одни сутки несчастливо начавшейся войны, всем собравшимся на Военный Совет предстояло продолжить обсуждение целого перечня проблем, что требуют немедленного разрешения. А потом доложить о предлагаемых ими мерах в Москву. Председатель ГКО товарищ Сталин и Генштаб работали до утра, лишь перед рассветом отрывая несколько часов для короткого тревожного сна…

17—19 июля 1941 года

Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн

близ Новгорода

– Майн готт!

Манштейн отпихнул навалившееся на него тело конвоира – тяжелое, липкое и неожиданно мягкое. В задымленном помещении было ничего не видно, немецкий генерал судорожно заметался, и неожиданно натолкнулся на стенку. Едва удержавшись на ногах, он машинально провел ладонями по гладкой поверхности – вне всякого сомнения, перед ним была та же полка, на которой он сидел еще несколько минут тому назад.

– Грюншвайнехунд!

И только тут генерал понял, что не оглох от контузии – слишком все неожиданно произошло. Вначале чудовищный взрыв, его вверх подбросило на полке, свет сразу погас. Потом тяжеленный вагон, как легкую пушинку, перевернуло. И все – на какое-то время, очень короткое, он потерял сознание – такое состояние ему не раз приходилось испытывать за долгие годы, что провел он на войне. Все моментально понял старый служака – поезд попал под бомбежку, ведь в этих краях сейчас стоят «белые ночи» и люфтваффе фактически беспрерывно бомбят любую достойную цель как на фронте, так и в большевицком тылу. Эшелоны всегда являются лакомой целью и легкой добычей – слишком длинные вереницы вагонов, и не могут маневрировать, прикованные к рельсам.

– О боже…

В уши ворвался оглушительный рев пикирующего с неба самолета – очень узнаваемый и характерный, – двухмоторного бомбардировщика «Ю‐88». И это самое неприятное – так нелепо погибнуть от бомбы, изготовленной в рейхе, генералу совсем не улыбалось. Манштейн в ярости ударил по дощатой стенке, потом навалился всем телом. И та неожиданно поддалась отчаянному напору – в щель он увидел сероватую дымку здешней ночи. Надежда придала силы – несколько сильных ударов – и крыша вагона, лежащего на боку, очень медленно стала поддаваться. И вскоре образовался пролом, достаточный для того, чтобы вылезти в спасительный сумрак, на волю. Однако генерал, хотя чуть не упал от близкого разрыва авиабомбы, покидать свою тюремную камеру не торопился. Теперь он знал, что ему делать, соответствующий опыт в молодости получил. Торопясь, он принялся раздевать погибшего конвоира, благо тот походил на него по комплекции. Труднее всего было стянуть с мертвеца сапоги, но страх и отчаяние придали генералу усилий. Более того, Манштейн дотянулся до решетки, что стала сейчас потолком в его купе. Второй надзиратель, судя по протяжному стону, вроде был жив, но потерял сознание. Пальцы живо расстегнули пряжку ремня, и он потащил его к себе, вниз, прихватив ладонью вожделенную кобуру с тяжелым пистолетом.

– Так, что же я забыл?

Генерал на секунду задумался, тряхнул головою в задумчивости.

– Так, теперь мне надо переодеться, найти фуражку и папиросы!

Процесс надевания липкой от крови униформы занял несколько минут: туго затянув на животе ремень с кобурой – все же несколько располнел в свои солидные годы, – генерал открыл кожаный клапан, вытащил, к немалому удивлению, «браунинг». Довольно хмыкнул – теперь он вооружен, а значит, есть шанс обрести свободу. Нахлобучив фуражку и сунув в карман галифе пачку папирос, Манштейн аккуратно свернул германскую униформу в сверток, решив, что «фельдграу» ему еще пригодится. Затем в несколько сильных толчков выломал широкое отверстие в разбитой крыше и, извиваясь как ящерица, вскоре выполз из вагона наружу.

– Шайзе готт!!!

Близкий разрыв бомбы оглушил генерала, бросил тело на что-то мягкое – однако сознания Эрих теперь не потерял. Чуть привстав, он огляделся по сторонам и выругался – картина происходившей бомбежки впечатляла.

Длинный состав из двух десятков пассажирских вагонов и теплушек полностью свалился с насыпи, а сам паровоз превращен в груду дымящегося искореженного железа. Везде разбросаны человеческие тела, сам он угодил на окровавленный безногий обрубок в искромсанной одежде. В горле тут же подкатила тошнота, но генерал справился с рвотным позывом и затравленно, как дикий зверь, бросил взгляд в конец эшелона. Там бегали люди, что-то кричали, послышалась стрельба из винтовок. Звуки выстрелов придали сил, и генерал рванулся к кустам, за которыми стояла темная стена густого ельника. Продравшись сквозь жесткую листву и прутья, Манштейн поднырнул под колючие лапы ели. И побежал, натыкаясь на ветки, проваливаясь сапогами в чавкающий под ногами мох. Бежал, покуда были силы…

– Я свободен! Нужно уйти как можно дальше!

Эрих негромко отдал приказ самому себе, прекрасно понимая – теперь все зависит от него самого и от фарта. Да-да, именно от удачи – без везения добраться до своих частей, к реке Великой, практически невозможное дело. Ведь пройти почти три сотни километров по враждебной территории, без проводника или карты, без запасов продовольствия, с одним пистолетом, да еще в его далеко не молодом возрасте – эпический подвиг, достойный только диверсантов полка «Бранденбург 800», что помогли 56‐му корпусу захватить целыми мосты через Двину.

Манштейн отдышался, все же такие пробежки и треволнения судьбы пагубно сказываются на здоровье. Прислушался – бомбежка перегона уже прекратилась, не слышался гул авиамоторов. Зато вдалеке гремели выстрелы, довольно вяло, спорадически. Видимо, кроме него, удалось бежать и другим заключенным разбитого тюремного поезда, в этом генерал не сомневался – он видел решетки на окнах многих вагонов. Теперь пришедшая в себя после бомбежки охрана, несомненно, занялась поиском и отстрелом беглецов. Даже хуже для него – начала преследование, выстрелы явно приближались к нему, доносились все громче.