Кровавая ассамблея - Николай Павлович Иванников

Глава 6

Утка, куратор и покой

Всю оставшуюся до трактира дорогу Катерина молчала. Она то и дело вздрагивала и оборачивалась назад, словно боялась, что нас могут преследовать. И даже камушки под ногами ей уже не мешались — шагала так резво, словно на ногах у нее были удобные прогулочные сапожки.

Вскоре показались и огни трактира. В этот час там все еще было шумно, а запах печеной утки, которой здесь по обыкновению потчевали гостей, напомнил мне о том, что я все еще зверски голоден. Сухарь не смог усмирить мой аппетит и ворчливо заворочался в животе, как бы напоминая о том, что ему там жутко одиноко.

Поведя носом, Катерина заявила:

— Лёх, я есть хочу!

Я нахмурился.

— Как вы меня назвали?

— Извини… Я проголодалась, у меня уже давно ни крошки во рту не было. А тут уткой печеной пахнет!

Я прекрасно ее понимал. Но понимал я и другое.

— Этот трактир, сударыня — не лучшее место для девицы вашего статуса.

На самом деле ее статус мне известен не был, и сначала я хотел просто сказать «для голой девицы», но удержался.

— К тому же я очень тороплюсь. Но, как только разберусь с делами, обещаю накормить вас самым шикарным ужином в вашей жизни!

Катерина шмыгнула носом.

— И утиная грудка будет?

— Как пожелаете.

— Под брусничным соусом?

Эвон как ее прижало! Я бы и сам от такого не отказался. Будем надеяться, что Гаврила сможет раздобыть нам посреди ночи утиную грудь под брусничным соусом.

Да нет, она точно из знати! Причем из высшей. А что память отшибло — так это у них порой случается. А может и не отшибло у нее ничего? Может просто скрыть чего-то хочет? Ну не знаю, да и не мое это дело.

— Для брусники сейчас не сезон, но соус брусничный я вам обещаю, сударыня. И вино французское будет.

У меня дома в буфете еще оставалось несколько бутылок бургонского. Думаю, для такой барышни оно придется в самый раз…

У трактира нашелся только один свободный экипаж. Я сунул извозчику монету, назвал адрес магистра Амосова и помог Катерине взобраться в повозку. Сиденья здесь были твердые — обычные доски, хорошо хоть оструганные — и не очень чистые, но в темноте это не особо бросалось в глаза.

Голые запыленные ступни Катерины то и дело высовывались из-под полы плаща, и я всякий раз незаметно поглядывал на них. Вдруг вспомнилось, что там, под этим плащом, на Катерине из одежды больше совсем ничего нет, и от мысли этой в горле встал ком. Даже переглотнуть было тяжело.

Повозку трудно было назвать просторной, и сидеть нам пришлось достаточно близко. Из-за частых ухабов ее то и дело начинало раскачивать из стороны в сторону, так что Катерина нет-нет да и падала прямо на меня. И всякий раз я ощущал, как тесно прижимается ко мне ее тело. Плащ при этом иногда случайно распахивался — не сильно, а чуть-чуть совсем, но все же я успевал увидеть под ним светлеющие полоски обнаженных бедер. И сердце у меня в эти моменты начинало колотиться где-то в мозгу.

Должно быть один раз я подсмотрел слишком откровенно, потому что Катерина это заметила, поправила плащ и строго предупредила:

— Сумароков, не подглядывай!

Я сразу закашлялся в кулак. Стал нарочито заинтересовано смотреть по сторонам, хотя ничего примечательного там не было. Извозчик на козлах сначала сидел молча, потом с шумным бульканьем приложился к бутылке и затянул какую-то грустную песню, которой я никогда прежде не слышал.

Катерина слушала его очень внимательно, глаз от него не отводила, а когда же он закончил, то повернулась ко мне.

— Я ни слова не поняла! — заявила она. — О чем он пел?

— Понятия не имею, — ответил я. — Я не слушал…

Катерина немного помолчала. Потом снова спросила:

— Там, на дороге, когда этот бандит приставил мне к горлу нож… Ты сказал ему, что у тебя в руках золото, и он тебе поверил… Но я-то видела, что никакого золота не было! А он вел себя так, как будто оно там было!

Я совершенно не хотел поддерживать эту тему. Она была очень скользкой и опасной. Я знаком с этой девицей не больше часа, и не собираюсь перед ней раскрываться полностью… Хотя сама она передо мной делать это не смущалась.

— Не понимаю, о чем вы, — сказал я холодно. — У меня нашлось несколько золотых, и я просто хотел откупиться.

Катерина вдруг рассмеялась, да звонко так, закатисто.

— Откупиться⁈ — воскликнула она. — Да ты их всех там поубивал, как курей, а от этого задохлика хотел окупиться⁈ Не смеши меня, Алешка, мне и без того смешно! Да так, что сил никаких нет! Признайся, ты гипнотизер?

Я ждал от нее совсем другого вопроса, и потому этот поставил меня в тупик. С минуту я отупело крутил головой, а потом наморщил лоб и развел руками.

— Кто⁈ Что ты имеешь в виду?

А Катерина словно бы спохватилась. Тут же отвернулась и потуже закуталась в плащ.

— Ничего… Жрать охота…

Я взглянул на нее с удивлением. Лицо ее в белом свете, который слабо источал рогатый месяц, казалось белее мела, и я совершенно не к месту подумал, что при дворе в последнее время пошла дурацкая мода выбеливать себе лица пудрой, отчего люди начинали казаться куклами. Но Катерина на куклу была совсем не похожа.

«Красивая», — подумал я. И спросил:

— Сударыня, можно задать вам один вопрос?

— Валяй, — как-то странно отозвалась она.

— Если вы помните свое имя, то и род свой тоже должны помнить. Вы можете его назвать?

— Род… — повторила Катерина, как бы пробуя слово на вкус. — Я так понимаю, тебя интересует моя фамилия?

— Точно так.

Она ненадолго замялась. Затем ответила:

— Романова я. Если тебе это так интересно.

Я почесал затылок.

— Романова? Слышал о таких. Антошка Романов не брат вам часом?

— Нет у меня братьев. И сестер нет. Одна я у мамы с папой.

— Понимаю. Видимо, у вас какая-то другая линия Романовых. Не новгородская. Может московская? В свое время московские Романовы чуть на царство не были избраны, но Поместный Собор утвердил тогда