Сигнал иного порядка - Софья Андреевна Мироедова

class="p1">Рудольф тяжело вздохнул и отправился восвояси. По пути он размышлял, как действовать: что дать Фирсову, чтобы он был на его стороне, когда встанет вопрос об экспедиции, а это точно произойдёт после случившегося сегодня. Никто не захочет отправлять дорогостоящую миссию с такими рисками. А риски были катастрофическими. Борт может просто разрубить пополам, как это случилось с тросом. Экспедиция может кануть в Лету за горизонтом червоточины. Полёт мог вызвать ещё столько не спрогнозированных исходов, что голова шла кругом. Рудольф встряхнулся, отгоняя бесконечность, и перевёл ход мыслей в пределы обозримого будущего. Наверняка Фирсов хотел отвоевать все заслуги по анализу поступающих из кротовины данных. Ведь если не это, его карьера будет кончена – он раскрыл тоннель, неспособный к работе, столько ресурсов спущено в унитаз, или как выразилась Милагреш Вилюш, «в чёрную дыру». Конечно, можно было понять истерику Фирсова. Можно было, но очень не хотелось.

Рудольф вышел из шлюза в родной лаборатории и обратился к нейросети:

– Готовь каюту для прощелыги.

– Неожиданно, – отозвалась она.

– И придумай, зачем мне это может быть нужно. Я как будто понимаю, но не в силах тратить свои ресурсы на эту чушь.

– Конечно, я уже вижу парочку возможностей.

– Что бы я без тебя делал, – сказал Абель, тяжёлыми шагами двигаясь к мостику, где бортовая сеть уже готовила второе кресло.

Все шесть часов до орбиты Земли Фирсов трещал о былых годах, попивая отраву с Тигардена. Рудольф поражался, как можно было пить подобное пойло – ни один маломальски искушённый в алкоголе человек и нюхать бы не стал эту мерзость. Видимо, Толик пристрастился к ней в студенчестве, когда достать чего-то приемлемого было невозможно. Наверное, едкий вкус водки на скудном, вырожденном рисе, напоминал ему о лучших годах жизни. По крайней мере, именно такой вывод сделал Рудольф, наблюдая, как Фирсов поглощает стаканами мутную жидкость, ностальгически вспоминая «старые добрые», а именно самые ужасные фрагменты из времён обучения на Универсариуме.

– Знаешь, я до сих пор благодарен тебе за то, что ты спас мою жизнь! Если бы не ты, от меня бы осталось мокрое место, – разглагольствовал прощелыга, удобно устроившись в кресле и наслаждаясь пониженной гравитацией.

– Если бы не ты, у меня до сих пор было бы два глаза.

– Так, у тебя и сейчас два, – прыснул Фирсов.

Рудольф поджал губы.

– Помню только, как сидим у бара, и я говорю этому землееду, что они отстали в науке на добрых пятьдесят лет, а потом он хватает меня за ту кофту синюю в мурашках, помнишь её? Я ж заносил её до дыр! И тащит, а я ржу, ржал я тогда, как осёл! Знаешь, у нас на Тигардене были эти ослы, ГМО, то ли осёл, то ли лошадь – не поймёшь. Ржал я именно так. Выволок он меня в коридор и давай мудохать. Помню эти яркие лампы на потолке, они ходили кругами вот так, – он покрутил пухлыми ручками. – И этот нависает надо мной. И ты за его спиной. Я подумал – убьёшь. Ты уже тогда был как скала. Это что, модификация на стадии ЭКО? Ты ж тогда ещё не качался. В общем, сгрёб ты его за курточку эту его пижонскую, и я уж было выдохнул. И тут!

– И тут вместо того, чтобы пырнуть тебя, он сломал мне нос и вырезал глаз.

– Ну да! Сумасшедший! Его потом закрыли. Легко отделались, я считаю! – зашёлся пьяным смехом прощелыга.

Семья Фирсова тогда оплатила лечение Рудольфа. Ему поставили новомодный имплант, но нос он попросил оставить сломанным – надеялся, что будет выглядеть менее безобидно. Глаз вставили зелёный в цвет настоящего. Пока Абель не заработал, так и ходил с ним, постоянно напоминавшем о бессмысленной жертве. Как только появилась возможность, поменял его на голубой, сам тогда не совсем понял зачем, но так свыкся с ним, что и забыл, что когда-то глаза были одного цвета. Он убеждал себя, что Фирсов никогда не был его другом – слишком уж был падок на сплетни, пустые разговоры и женщин. Но жизнь постоянно сталкивала их и после учёбы, так что Рудольф принял прощелыгу как неотъемлемое зло.

Наконец, на экране мостика появилась станция Уневерсариум. Абель облегчённо выдохнул, но, посмотрев на Фирсова, ужаснулся: тот точно был не в состоянии разговаривать хоть с кем-нибудь.

– Опа, вот и прилетели! – провозгласил тот, победно отсалютовав полупустым стаканом. – Я, пожалуй, посплю у себя, а утречком обсудим, что да как. По рукам?

До Рудольфа только что дошло, что по общепринятому времени Солнечной Системы была глубокая ночь, так что, даже если бы прощелыга был трезв, никакого разговора с обсерваторией не случилось бы. Зато можно было отделаться от навязчивого гостя на ближайшие восемь часов. Когда корабль стыковался со станцией, приняв земную гравитацию, и Фирсов нестройной походкой покинул полевую лабораторию, Рудольф пошёл в свою каюту. Там, не раздеваясь, рухнул на постель и был уверен, что не уснёт, потому что посещение этой орбитальной платформы всегда наводило его на мрачные воспоминания, да и накануне он проспал больше десяти часов. Однако стоило его голове коснуться подушки, как Абель отключился.

Когда он очнулся, в иллюминаторе каюты сияла Земля. Если бы там был звёздный космос, утро казалось бы ему полным надежды. Вспомнив, где он и зачем, Рудольф сел в кровати и ощутил всю тяжесть предстоящего дня. Казалось, на него повесили не пять лишних килограммов, а все пятьсот. Левый глаз жгло – он не вытащил линзу перед сном и теперь горько сожалел об этом. Он поднялся, сходил ради экономии в воздушный душ, вынул линзу и смыл в унитаз – на это воды было не жалко, потом переоделся и вызвал Фирсова. Хотя Абель сомневался, что тот уже на ногах, прощелыга ответил почти мгновенно:

– Утречко! Ну что, Рудик, готов?

– Встречаемся у твоего отдела через пятнадцать минут.

– Я уже здесь, весь в нетерпении!

Хоть Абель и не пил Тигарденовскую накануне, чувствовал себя разбитым. Выпив кофе, он вышел из шлюза лаборатории в широкие коридоры станции. Его мгновенно оглушил раскалённый воздух – здесь было не прохладнее двадцати четырёх градусов, а от такой жары Рудольф давно отвык. Хоть он и был одет в брюки и лёгкую рубашку, сразу почувствовал, как на лбу появилась испарина. Когда-то давно это было привычным, но после двадцати лет на Трапписте-1 е он так закалился, что мог комфортно себя чувствовать лишь в прохладе. Конечно, со времени его учёбы здесь всё изменилось – интерьеры, освещение, даже запах. Земляне были