Имперский повар 4 - Вадим Фарг

Я накрыл форму фольгой и поставил в печь. А запах остался. Сначала его почувствовали зрители в первых рядах. Я видел, как одна полная женщина удивлённо принюхалась и толкнула локтем своего соседа. Тот тоже повёл носом и что-то удивлённо пробормотал.

Через минуту уже весь первый ряд перешёптывался, с любопытством поглядывая в мою сторону. Потом волна докатилась и до жюри. Лысый критик снял очки, протёр их и посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. Женщина в побрякушках перестала разглядывать свой маникюр и впервые за весь вечер проявила хоть какой-то живой интерес к происходящему.

Запах моей простой деревенской еды без боя захватил этот пафосный павильон. И в этот момент я понял, что уже начал выигрывать.

* * *

Последний удар гонга возвестил, что всё закончилось. Гонка остановилась. По съёмочной площадке, как волна, прокатился общий выдох. Все, кто до этого был напряжён, вдруг сгорбились, опустили руки, обмякли. Всё. Час пролетел, и теперь уже ничего нельзя было изменить. Ведущий, с улыбкой, которая, казалось, была приклеена к его лицу, снова выскочил в центр, залитый слепящим светом, и принялся громко кричать в микрофон что-то до одури бодрое про «невероятную битву титанов» и «настоящий праздник вкуса». Я почти не вслушивался в его пустую болтовню. Всё моё внимание, все мысли были там, в раскалённой утробе печи, где стояло моё блюдо.

Я аккуратно, чтобы не обжечься, вынул форму. Фольгу я снял ещё минут за двадцать до конца, чтобы дать овощам шанс. Шанс подрумяниться, чтобы сахар в них карамелизовался, а вкус стал глубже, сложнее, насыщеннее. Теперь они выглядели в точности так, как я себе и представлял. Яркие, сочные, с аппетитными подпалинами по краям. Они будто продолжали жить своей жизнью.

Но потом началась дегустация. Нас заставили выстроиться в шеренгу и ждать, пока «высокое жюри» соизволит вынести свой приговор. Пока мы стояли, я обвёл взглядом зрительный зал. И вдруг похолодел. Там, в полумраке VIP-ложи, за тонированным стеклом, я разглядел знакомый силуэт. Граф Всеволод Яровой. Он сидел один, чуть подавшись вперёд, и даже отсюда, с такого расстояния, я чувствовал на себе его тяжёлый, внимательный взгляд. Он изучал. Препарировал. Медальон под рубашкой тут же отозвался и задрожал. Еле заметно, как струна, которой коснулись, — тихая, низкая вибрация, полная тревоги.

Первой своё творение на суд понесла Антонина. Она плыла, как огромный ледокол, гордо неся перед собой тарелку. Я с трудом сдержал смешок. На тарелке лежал тот самый кусок мяса фиолетового цвета, щедро залитый каким-то блестящим, переливающимся соусом. Рядом, для пущей красоты, возвышалась горка из чего-то, сильно смахивающего на синий рис, а сверху всё это безвкусие было щедро посыпано золотой пылью. Зрелище было такое, будто какой-то сказочный единорог плотно поужинал, но его организм не справился.

— Представляю вашему вниманию «Императорскую слезу»! — прогрохотала она. — Нежнейшее мясо пустынного кракена, маринованное в эссенции «Дыхание вулкана» и томлёное в соусе из «Слёз грифона»!

Судьи с преувеличенно важным видом отрезали по микроскопическому кусочку. Долго жевали. Лысый критик задумчиво мычал, усатый — важно кивал, а женщина просто смотрела в потолок.

— Что ж, Антонина, — наконец произнёс усатый. — Это… ярко. Да, очень ярко. Магическая составляющая чувствуется сразу. Мощный, насыщенный вкус. Вы, как всегда, не изменяете своему стилю.

Ещё бы ему не быть насыщенным, — мысленно хмыкнул я, чувствуя, как взгляд графа из ложи буквально буравит мне затылок. — Она же высыпала туда половину алхимической лаборатории. Странно, что у них до сих пор языки на месте.

Следующим был пижон Жорж. Его блюдо было полной противоположностью. На огромной белой тарелке лежал крохотный обжаренный ломтик гусиной печени. Рядом с ним — ровно три капли какого-то соуса и один-единственный, тонкий трюфеля.

— Фуа-гра с трюфельным демигласом, — лениво процедил он, едва не зевая от скуки. — Классика, господа. Вечная, непоколебимая классика.

Судьи снова отрезали по кусочку, который был меньше ногтя на мизинце. Жевали ещё дольше, томно закатывая глаза.

— Изысканно, — вынесла вердикт женщина в побрякушках, одарив Жоржа мимолётной улыбкой. — Безупречное следование всем канонам. Очень тонкая, я бы даже сказал, ювелирная работа с текстурами. Элегантно.

Элегантно пусто, — снова подумал я, невольно коснувшись груди, где под тканью рубашки продолжал вибрировать медальон. — Ни одной живой мысли, ни капли эмоций. Просто дорогая и скучная еда для таких же дорогих и скучных людей, которые до смерти боятся попробовать что-то настоящее.

Потом были остальные. Нервный Викентий принёс свою утку с ананасами, которую судьи вежливо обругали, назвав «смелым экспериментом». Елена и Борис, представили свою простую курицу, про которую сказали «мило, по-домашнему».

Наконец, ведущий с преувеличенным, фальшивым восторгом объявил:

— А теперь — наш гость из Зареченска, Игорь Белославов! Человек, который сегодня обещал нам показать настоящую магию без магии!

Я чувствовал, как давление из VIP-ложи усилилось. Это было похоже на то, как на тебя медленно опускают тяжёлую стеклянную плиту. Дышать стало труднее. И всё же…

Я не стал ничего выдумывать. Просто выложил в центр глубокой белой тарелки большую, щедрую порцию своего рататуя, стараясь сохранить красивый, яркий узор из овощных кружков, и украсил всё это одним-единственным свежим листиком базилика. Просто, честно, без дурацкой мишуры.

Когда я поставил тарелку, на несколько секунд повисла тишина. Судьи смотрели на моё блюдо с откровенным недоумением. После фиолетового мяса и микроскопической печёнки моя простая, почти деревенская еда выглядела как бедный, нелепо одетый родственник на балу аристократов.

— И… что это такое? — с лёгкой брезгливостью в голосе спросила женщина.

— Рататуй, — спокойно ответил я. — Простые запечённые овощи в томатном соусе.

Жорж, стоявший в стороне, громко фыркнул. Я это услышал, но даже не повёл бровью.

Судьи неуверенно переглянулись. Усатый критик, который, судя по всему, был у них за главного, вздохнул так тяжело, будто ему предстояло не еду пробовать, а как минимум прыгать в ледяную воду, и первым взял вилку. Он с сомнением подцепил кусочек баклажана и помидора и нехотя, с видом мученика, отправил в рот.

И в этот самый момент время для меня остановилось. Я смотрел только на его лицо. Сначала на нём было всё то же привычное, скучающее высокомерие. Потом его брови удивлённо поползли вверх. Он замер, перестал жевать. А потом… потом случилось то, чего я никак не мог ожидать. Он медленно, совершенно непроизвольно, закрыл глаза. Его вечно напряжённое, важное лицо вдруг разгладилось, стало каким-то простым, беззащитным, почти детским. Он сидел так несколько секунд, которые показались мне вечностью.

— Поразительно… — наконец прошептал он, открывая глаза. В них