Человек, который видел антимир - Илья Иосифович Варшавский

но если нужно откопать что-нибудь древнее, начинаются всякие казусы. Я запрашиваю о Пастернаке, а мне выдают какую-то чушь про укроп, сельдерей – словом, полный набор для супа. С Блоком еще хуже. Миллионы всяких схем электронных блоков. Ведь что ни говори, с тех пор, как они писали, прошло уже две тысячи лет.

– Сколько?!

Маша закусила губу:

– Ну вот, я и проболталась! Фу, дура! Теперь жди неприятностей.

– Я никому не скажу, – произнес в благородном порыве Кларнет, – честное слово, не скажу!

– Ах как нехорошо! – Маша закрыла лицо руками. – Нам запрещены контакты с прошлым. Я ведь тайком от всех. Даже Федю услала, чтобы все в полной тайне…

– Кто такой Федя? – Кларнету почему-то не понравилось это имя.

– Мой лаборант. Очень милый парень. – Маша опустила руки и снова улыбнулась. – Представляете себе, влюблен в меня до потери сознания, так и ходит по пятам. Еле выпроводила.

Бывают странные ощущения где-то там, чуть повыше грудобрюшной преграды. Не то чтобы болит, а так, не разберешь что такое. Какая-то непонятная тоска. И очень милые парни вовсе не кажутся такими уж милыми, да и вообще вся человеческая жизнь, если разобраться…

– Ладно! – Маша решительно тряхнула волосами. – Будь что будет!.. Итак, мне нужна помощь. Возьмете в библиотеке Блока и Пастернака. Все, что есть. Усвоили?

– Да, и что дальше?

– Будете читать вслух.

– Зачем?

– Ох! – Маша потерла виски пальцами. – Вот экземплярчик попался! Будете читать, а я запишу. Неужели так трудно понять?

– Нет, отчего же, – сказал Кларнет, – понять совсем не трудно. Вот только читаю я неважно.

– Ну, это меньше всего меня беспокоит. Значит, завтра в это время.

Изображение пропало, как будто кот слизнул. Только что она была здесь, а сейчас пуст экран, безнадежно пуст. Исчезло наваждение, сгинуло, и все, что осталось, – это маленькая черная коробочка да мокрый обгоревший стол.

Когда многократно повторенный опыт в одних и тех же условиях дает неизменный результат, то есть все основания считать, что установленные связи подчинены какому-то закону.

Так, например, если любители ранней похмелки выстраиваются в длинные очереди у ларьков в бесплодном ожидании вожделенной цистерны с пивом, если строители бестрепетно роют канавы на ухоженных газонах, обнажая склеротическую кровеносную систему города, если по утрам к шуму трамвая под окном добавляется пыхтенье катков для асфальта, если, просыпаясь от щебета птиц, вы не можете сообразить, ночь сейчас или день, – знайте: на дворе июнь.

Если на дворе июнь, а вам двадцать шесть лет, если вы каждый вечер читаете девушке прекрасные стихи, если… Впрочем, хватит! И так все ясно.

Какой-то пошляк, родоначальник литературных штампов, сказал, что любовь не знает преград. Ну и что? Одно дело – не знать преград, а другое – суметь их преодолеть, или, как выразился бы философ, добиться такого развития событий, когда любовь в себе превращается в любовь для себя. Ведь что ни говори, а две тысячи лет…

Хотите еще одну заезженную сентенцию? Пожалуйста! Беда приходит оттуда, откуда ее меньше всего ждешь. На этот раз она явилась через дверь в облике дворника, пригласившего однажды вечером Кларнета незамедлительно прибыть в домоуправление, где его ждет комиссия содействия в полном составе.

Состав оказался не так уж велик: два человека, не считая уже известного нам бравого майора в отставке.

Увидев Кларнета, майор пришел в крайнее возбуждение и вытянул вперед правую длань, отчего стал сразу удивительно похож на Цицерона, обличающего Катилину.

– Вот он, голубчик! Собственной персоной!

Председатель комиссии расправил седые запорожские усы и вытащил из стола листок, исписанный корявым почерком.

– Так… садитесь, товарищ Кларнет.

Кларнет сел.

– Имеются сигналы, что вы пользуетесь незарегистрированным радиопередатчиком. Верно это?

– Нет у меня никакого передатчика, – солгал Кларнет.

– Ну до чего же нахально темнит! – патетически воскликнул Будилов. – Ведь сам слышал, как передает! То открытым, то закрытым текстом.

Председатель вопросительно взглянул на Кларнета.

– Это… я стихи читаю.

– Почему же вслух? – удивилась интеллигентного вида немолодая женщина.

– Они так лучше запоминаются.

– Врет, врет! – кипятился майор. – Пусть тогда скажет, что он там у себя паяет, почему пробки все время горят?

– Ну-с, товарищ Кларнет?

– Не паяю я. Раньше, когда телевизор ремонтировал, паял, а сейчас не паяю.

Председатель крякнул и снова расправил усы.

– Так… Значит, только стихи читаете?

– Только стихи.

– Какие будут суждения? – Он поглядел на женщину, но та только плечами пожала.

– Обыск бы нужно сделать, – сказал Будилов. – С понятыми.

– Таких прав нам не дано, – поморщился председатель. – А вы, товарищ Кларнет, учтите: никому не возбраняется и телевизоры мастерить, и радиоприемники…

– И стихи читать, – насмешливо добавила женщина.

– И стихи читать, – подтвердил председатель. – Но ежели действительно радиопередатчик… тут другое дело. Нужно зарегистрировать. И вам лучше, и нам спокойней. Согласны?

– Согласен, – вздохнул Кларнет, – только нет у меня никакого передатчика.

О, святая, неумелая, бесхитростная ложь! Ну кому какое дело до честного слова, опрометчиво брошенного в туманное будущее?

Нет, Кларнет, не тебе тягаться с видавшим виды майором в отставке Будиловым. Сколько ты ни темни, расколет он тебя, непременно расколет! Пора подумать, чем это все может кончиться.

– Маша! – Кларнет говорил шепотом, опасливо поглядывая на дверь. – Пойми, Маша, я этого просто не переживу.

– Что ты предлагаешь?

– Не знаю. Возьми меня туда. Есть же, наверное, какие-нибудь машины времени.

– Нет таких машин, – печально улыбнулась Маша. – Все это сказки.

– Но сумела же ты переправить передатчик.

– Это совсем другое дело. Трансмутация. Но ведь она у вас еще не изобретена.

Кларнета внезапно осенила идея.

– Послушай, а ты сама бы не смогла?

– Что?

– Трансмутироваться сюда.

– Ох! Ты понимаешь, что ты говоришь?! Нет, это невозможно!

– Но почему?!

– Я же сказала, никаких контактов с прошлым. Нельзя менять историю. Трансмутацией во времени у нас пользуются не больше чем в пределах столетия, и то со всякими ограничениями. А тут… ведь возврата назад уже не будет. Остаться навсегда неизвестно где…

– Известно! Ты же будешь со мной!

Маша заплакала.

– Ну что ты, Машенька?!

– А ты меня никогда не разлюбишь? – спросила она, сморкаясь в крохотный платочек.

Вы сами знаете, что отвечают в подобных случаях.

В июне все идет по раз навсегда установленным законам. Вот набежала туча, брызнул дождь, а там, глядишь, через несколько минут снова греет солнышко.

– Не могу же я в таком виде к вам явиться, – сказала Маша. – Достань мне хоть несколько журналов мод.

Приходилось ли вам когда-нибудь наблюдать за женщиной, изучающей фасоны платьев? Такого абсолютного отвлечения от суетного мира, такого полного погружения в нирвану не удавалось добиться ни одному йогу. Не пробуйте в это время ей что-нибудь говорить. Она