Фантастика 2025-22 - Виталий Хонихоев

Потом в неравной схватке с Батыем погибла я сама, очнулась в Москве и добилась, чтобы Вятич снова взял меня в тринадцатый век. А потом мы отправились в Швецию разваливать коалицию против Новгорода…

Сначала сделали все, чтобы Биргер не ходил на Новгород, когда он все-таки пошел, не послушав добрых советов, в бою на Неве я лично постаралась, чтобы он был ранен в лоб (не нарушать же собственных обещаний?), а моя сестрица в это время рожала от него дитенка. Ну не совсем в это, но это уже не важно.

Мы никогда не были с Лушей соперницами и тем более противницами. Я любила свою двоюродную сестричку, такую беспокойную и полную жизненных сил, и очень радовалась, что мой Федька удался, кажется, в нее.

Неудивительно, что из той прежней, новгородской и козельской жизни я чаще всего вспоминала ее…

– Вятич, – моя голова лежала у него на плече, а рука охватывала туловище, словно для того, чтобы не исчез во сне (с него станется…), – почему я так часто вспоминаю именно Лушку?

– Она думает о тебе.

– Ты так считаешь? Как там они с Анеей? Может, уже в Новгороде?

– Хочешь съездить посмотреть?

– Нет!

Мне не слишком понравилось, как Вятич спросил, словно подозревал меня в желании удрать. Но ведь я ни разу не давала повода для такого подозрения, наоборот, всегда бодра, весела, энергична… Этакий массовик-затейник на древнедеревенский лад. Может, слишком затейлива? Надо немного угомониться, временами энергия, вроде так и прущая из меня, даже самой кажется фальшивой, а что уж говорить о все понимающем и замечающем Вятиче?

Оставалось надеяться, что он все же не замечает.

Но однажды я совершенно позорно сорвалась. То ли устала настолько, что перестала соображать, то ли просто выдохлась, но пострадал ребенок.

Федька ленился не только ходить сам, он еще и говорить не желал, понимал все, но умудрялся обходиться всякими «у», «ы» и словом «папа». С тем, что он это слово произнес первым вместо обычного для всех детей «мама», и я смирилась, но когда даже в Волково сын продолжал звать папой всех подряд, включая меня, начала бороться. В конце концов, пора бы уже и «мама» сказать!

– Федя, скажи «мама».

– Папа.

– Федя, это кто? – я показывала на сидящего Вятича.

– Папа, – с удовольствием сообщал малыш.

– А это кто? – я тыкала себя в грудь.

Чуть подумав, Федька снова произносил «папа».

Я решилась на другой эксперимент, показав на петуха, поинтересовалась:

– А это кто?

– Петя.

Ах ты ж вредина! Петуха, значит, мы готовы величать по имени-отчеству, а родную мать продолжаем называть папашей?!

– Федя, я кто?

Глазенки сына стали растерянными, мне бы остановиться, но меня уже понесло:

– Кто?

– Папа…

– Ах, ты не хочешь меня звать мамой? Тогда я тоже не буду звать тебя Федей…

Я уже не могла остановиться, хотя понимала, что несу бред. У Федьки задрожали губешки, и он был готов разреветься, мать отказывала ему в своей любви! Я успела притормозить и продолжить фразу иначе, чем начала:

– …я буду звать тебя Федька-вредина! Ты моя любимая вредина!

Я пыталась тормошить ребенка, все свести к игре. Удалось, он забыл о моих требованиях, постепенно расшевелился, испуг в глазах прошел, сын рассмеялся. Зато долго не могла успокоиться я. Хуже всего, что Вятич слышал этот разговор и все прекрасно понял. Я чувствовала себя отвратительно, словно побитая собака, которая приползла просить прощения у хозяина.

Муж молчал. Лучше бы он обругал меня последними словами, я бы согласилась, но он ничего не говорил, не укорял за сына, не обвинял, и это было куда тяжелее. Что делать, оправдываться самой? Но в чем? Я вроде даже исправила собственную глупость…

Мне было так тошно, что горло перехватило от беззвучных рыданий. Федя уже спал, Вятич тоже лег, но, видно, просто лежал. Чтобы не разреветься в доме, я вышла на крыльцо, а потом ушла к Маньке и долго сидела там, заливаясь слезами. Было невыносимо горько и обидно за судьбу, за такие мучения. Говорят, на судьбу нельзя обижаться, но я обижалась. За что, чем провинился Вятич, чем провинилась я? Человеку не дается больше испытаний, чем он способен выдержать, но к чему испытывать на прочность столько времени?

Росла обида на мужа, я все понимала, ему тяжело, он не хочет показываться слепым, беспомощным, не хочет ничьей жалости и сочувствия… Он всегда был сильным и теперь выглядеть слабым не желает. Но что делать мне? Сколько же я могу? Я не ванька-встанька, чтобы подниматься и подниматься после каждого удара. Бросить Вятича я не помышляла, но так жить тоже невыносимо…

Я больше не могла… у меня просто больше не было сил ни на что… Хотелось только одного: лечь, раскинув руки, и лежать долго-долго… бездумно, забыв обо всем…

Но в доме меня ждали маленький сын и слепой муж, а потому не только лежать, раскинув руки, но и долго сидеть я не могла. Мало того, я должна поддерживать их, делать вид, что все хорошо, я не имела права срываться так, как сделала это сегодня… Господи, дай мне сил!

Выревевшись, умылась в кадушке, в которую собиралась дождевая вода, и отправилась в дом. Вятич сидел у входной двери. Я не стала ничего спрашивать и ничего объяснять.

– Пойдем спать.

– Ты устала. Ты просто сильно устала…

– Да, но это дела не меняет.

Сказала и пошла в дом. В конце концов, даже стальная пружина имеет предел прочности.

А утром началась уже привычная суета: печь, коза, стирка, еда…

Через два дня ребенок назвал меня мамой, видно, Вятич все же научил, но это уже не обрадовало, боясь сорваться, я пореже общалась с Федькой, который время от времени смотрел на меня испуганными глазенками. Дети могут чего-то не понимать, но чувствуют они прекрасно…

Постепенно снова вошла в роль заводного болванчика, бодрого, неунывающего, жизнерадостного… И только я знала, как же это тяжело…

Заканчивалось лето, уже полетели по ветру первые тонкие паутинки, стало прохладно ночами, птицы слетывались перед дальней дорогой… Все готовилось к зиме, и мы тоже.

Я издали осторожно наблюдала, как Вятич пытается колоть дрова. Для начала он убедился, что Федька сидит смирно на своем месте и под топор не полезет. Для этого малышу поручено сторожить какую-то курицу, чтобы ни с места, была именно там, куда поставили. Привязанная за лапу курица отчаянно кудахтала, словно