Фантастика 2025-61 - Дмитрий Александрович Емец

с тонюсенькими канальцами фиолетовых вен. Стояло на месте, не реагировало вообще ни на что, а к его нескольким «ногам» примыкала витая спираль одной из множественных колонн Храма, что остался внизу.

Колонна — его постамент. Существо было как бы проекцией, над которой витал растраивающийся символ.

— Она прекрасна, правда? Квинтэссенция вида.

Роман обернулся и увидел Алексея Корстнева. Лёшку, задорного, живого умом спорщика, готового в любой момент поддержать его семью приятеля и соратника по космоходству. Он был бледен и устал. Ладони рук стёрты почти в кровь, пальцы распухшие от непривычной нагрузки, форменный комбинезон на коленях и локтях порван, как если бы он волок под вражеским обстрелом тяжеленный, но бесконечно важный цинк с боеприпасами.

И не было к нему ничего. Пусто. А должно же быть! Ну хоть что-то! Столько всего, столько! Да где ж она, где змея?!..

Но Роман спросил действительно важное ему:

— Где Ольга?

— Здесь, — развёл руками сын начлаба и устало улыбнулся.

Что-то в его глазах остановило Романа от просьбы её позвать. Что-то нехорошее, тяжёлое. Роман почему-то еле вдохнул, на миг пропитавшись этим.

— Отведи меня. Я хочу к ней.

— Да, конечно. Пойдём. Ведь так и задумано. Тут я Прозревших не подвёл.

Тело двигалось с трудом, но не от усталости. Приходилось осмысливать чуть ли не каждый шаг, будто мозг вдруг разучился работать автономно, без участия сознания. На них накатывал невидимый прибой. И гудение это было воплощением тревоги.

Вокруг стояли другие существа. Множество, великое множество, среди которых выделялись несколько видов со знаком-трезубцем. И на фоне всего этого — тьма. Непроглядная, чернее чёрного, как полное отсутствие всего, абсолютное небытие. Роман даже обернулся, прослеживая взглядом её границы. Она была всюду. Окружала их неразрывным кольцом. Извечно. Изначально.

И напирала.

— Всё это наши предшественники, Роман Викторович, — опять подал голос Лёшка. Он шёл чуть впереди, не оборачиваясь и ничего не опасаясь. Знал будто, что ничего ему не грозит. Или попросту уже достиг всего, чего хотел, и собственная жизнь ему теперь была не важна.

Роман молчал. Не смотреть на окружающих существ не получалось, ведь ежесекундно мерещилось, что они сами на него смотрят. Вот только грозная ящерогорилла с тупой шишкой на лбу — кукла куклой. Шаг ближе, и — раз! — в жёлтых глазах вспыхивает чьё-то присутствие. Она глядит на Романа с интересом, и вроде бы даже оценивающе. Провожает до последнего, а потом этот же взгляд несмело, но жадно колет его с лица существа, поросшего вместо волос по всему телу тонкими корнями. Это не лицо даже в привычном смысле. И не глаза. Но внимание от него ощутимо, как и то, что природа его одна и та же. Как если бы от тела к телу перескакивал бестелесный любопытный призрак ребёнка, пока ещё не уверенный шалить ли ему, или же не стоит.

Один из постаментов пустовал и явно выделялся среди прочих. Дело даже не в том, что к нему снизу не примыкала витая «лестница» ДНК-колонны. Он был шире, выше, и напоминал чашу, спасённую из Эрмитажа и вывезенную обратно на Алтай, на одном боку которой виднелось несовершенство, отчего-то так похожее на оттиск части человеческого тела. Будто когда-то в неё был частично впаян человек, и притом не так давно, ведь если присмотреться, можно ещё разглядеть, как исчезают кусочки серой ткани, из которой шили комбинезоны космопроходцев. Это был шеврон с рукодельной надписью биметаллической нитью, буквы которого уже большей частью истлели.

— Твоё место?

Лёшка остановился. Обернулся, и Роман отшагнул, увидев его лицо. Он… таял. Истончался, стирался, переставал существовать.

— Нет, мне здесь не место. Как и Валентине Богдановне, — он указал на оттиск. — Как и Андрею Иконникову. Тут никому не место. Кроме неё. Это место стража. Когда он погиб, Кислых продержалась достаточно долго. Она была сильная. Великая женщина, роль которой ещё оценят.

— Где Ольга?

Корстнев-младший вытянул руку и указал на ту сторону гигантской чаши. Роман пошёл по кругу, ощущая как всё его естество начинает гудеть на одной частоте с накатывающими оттуда волнами.

Там стоял громоздкий контейнер, намертво приваренный «Кротом» к транспортной платформе, чьи колёса, даже запасные, лопнули от выпавшего на их долю пути. Посередине — большой люк из толстого стеклопластика. А в нём лицо. Её лицо.

— Всё должно было случиться иначе, Роман Викторович, — слова эти вовсе не были оправданием.

Роман открыл контейнер и отступил.

Реаниматор, этот громоздкий медицинский спрут был урезан, обломан и сжат, отняты абсолютно все его части, кроме той, что отвечала за поддержание жизни. Ольга лежала на нём едва пристёгнутой, нагой, усыпанной порт-инъекторами и измаранной несмытыми кровоподтёками и желтизной застарелых синяков. Неподвижной. Почти мёртвой.

Со сломанной шеей.

— Она дралась, — донеслось со спины.

Роман обернулся резко, рывком — убить. Но нельзя убить мёртвое. Алексей Корстнев уже почти не существовал. Он сидел на белом полу перед ним, и тело его просвечивало. Сияли только глаза — живым торжеством свершившего священный акт самопожертвования фанатика. В них не было даже тени раскаяния.

— Она узнала всё раньше, чем надо было. Пришлось поступить кардинально, но плод цел, ведь это самое важное! Да и ты всё равно здесь…

Горло как зацементировали. Слов больше не было. Не было вообще ничего. Вся его жизнь сейчас теплилась в ней, в едва дышащей с помощью оскоплённого агрегата женщине. Без неё его нет.

— Я хочу, чтобы ты знал, Роман Викторович, — Лёшка глядел ему в глаза. — Твоя жизнь не важна. Как и моя жизнь. Даже её, — он с трудом кивнул в сторону Ольги, — жизнь в сущности ничто. Мы на пороге создания жизни несравнимо более важной, чем чья бы то ни было в галактике. И когда бы то ни было.

— Грёбаные… Грёбаные фанатики… — выдавил кто-то за Романа.

— Мы учёные. Наш бог — познание, и наука пророк его. Религия лишь ширма. Мимикрия под естественного врага, если угодно. Нас этому научили Прозревшие.

Перед глазами перрон и две родные женщины, наотрез отказавшиеся уходить в эвакуацию. Для верхушки единобожцев они были расходником. Смазочным материалом, без которого шестерни заскрипят и выдадут работу всего механизма. Они искренне верили. В бога. В единого бога, как в олицетворение прекращения распрей человечества, в которого, думали они, верят все их братья. Оказалось, не все.

— Тепло, — изменившимся голосом сообщил Лёшка, глядя куда-то перед собой. — Тут тепло, Роман Викторович. Все мы возвращаемся в тепло. Но это не бесконечно. Если не найти решения, тепло остынет. Но мы найдём решение. Сейчас вводные Инкубатора верны, потому что Прозревшие сумели