Аквилон. Трилогия - Саша Токсик

обугленный с одной стороны. Снял кожу, она отошла целиком, как чулок, обнажив белое мясо. Присолил крупной чуть сероватой солью. Откусил свежайшего нежного мяса с привкусом дыма, особенным, который бывает только у рыбы, приготовленной на открытом огне.

— Самогоночки не желаете? — предложил Григорий, прикасаясь к фляжке. — Тоже на травах, по дедовскому рецепту.

— Благодарствую, но воздержусь, — улыбнулся я.

— Нашел что предложить! — шикнул на рыжего староста. — Лучше чаю отведайте, — это уже мне, — Горячий, крепкий.

— От чая не откажусь.

Чай был тёмный, как дёготь. Пахло мятой, резко, свежо. Другие травы не распознал.

— Бабка в деревне сбор делает, — пояснил Тимоха, всё ещё красный как рак. — Говорит, от всех хворей помогает.

Пятый мужик, Михей, всё это время сидел в стороне, молчал. Худой, жилистый, бородка клочковатая, неровная. В руках он держал маленький ножик и строгал им какую-то палочку медленными, методичными движениями. Стружки падали в огонь, вспыхивали синим пламенем. Но смотрел Михей при этом не на палочку, а на меня. Глаза светлые, почти белёсые, как у полярного волка. Изучал, оценивал, думал о чём-то своём.

Мужики ёрзали от любопытства, но дали поесть спокойно. Как только отодвинул от себя пустую кружку, как Степан чинно приступил к беседе.

— Ваше благородие, если не секрет, что вас в наши края привело? — поинтересовался он. — Места тут глухие, не всякий барин решится.

— На рыбалку еду. В городе надоело. Шум, суета. Захотелось тишины, настоящей природы.

— Понятное дело, — закивал Степан. — В городе, поди, житья нет. Мы вот раз в месяц рыбу вяленую продавать возим, день там побудешь, голова кругом. А у вас, ваше благородие, наверное, каждый день так?

— Примерно так.

Тимофей не выдержал, любопытство пересилило робость. Подался вперёд, чуть не опрокинул свою кружку:

— А правда, ваше благородие, что в городе и ночью светло, и народу как муравьёв?

Вопросы посыпались со всех сторон. Спрашивали и про автомобили и про трамваи. Хоть Синеозерск находился в нескольких часах пути от их деревни, но поводов на то, чтобы поехать туда у этих рыбаков не было. А даже если и приезжали, то редко бывали где-то дальше рынка на пристани, сдавая свою рыбу ловким перекупщикам.

Так что я для них казался существом с другой планеты. Я отвечал на вопросы спокойно, размеренно, так что рыбаки и вовсе успокоились и расслабились. Им захотелось и самим произвести впечатление, мол и мы не лыком шиты. И в наших краях есть интересное.

— Ваше благородие, — Степан понизил голос. — Вы знаете, где мы находимся?

— Если карта не врёт, это Бабий затон.

Тишина установилась абсолютная. Даже огонь, кажется, тише затрещал. Все пятеро переглянулись.

— Знаете, стало быть, — медленно проговорил Степан. — И не побоялись приехать? Одни? Ночью?

— А чего бояться ночью? Вы же не боитесь. Сидите, рыбачите.

Степан чуть выпрямился, в голосе появилась гордость:

— Мы, ваше благородие, правила знаем. От дедов наших и прадедов. Когда можно, когда нельзя. Ночью тут как везде, обычная вода. Рыба даже лучше ловится, никто днём не рыбачит, она не пуганая. А вот днём…

Он замолчал, поежился, хотя у костра было жарко.

— Днём здесь смерть. Таким как мы, мужикам, смерть. Сказывают, что в воду идут сами, с улыбкой на лице.

— Как пьяные, — подсказал Тимоха.

— Как пьяные, только хуже, — продолжал Степан. — пьяного удержать можно, а эти рвутся, дерутся, только бы в воду попасть.

— Откуда знаете? — изображая небрежность спросил я.

— Да все знают! — встрял Гришка, отставив флягу, из которой периодически прикладывался. От него теперь пахло самогоном. Резко, сивушно. — Из поколения в поколение передаётся! Приехал сюда раз один купец, Мамонов его фамилия, богатый, гордый! Мельницу тут хотел ставить. А работников нанять не вышло, никто не пошел к нему в строители. Разозлился он тогда. Говорит: «Бабьи сказки всё это, суеверия тёмные!»

Он сделал паузу, для эффекта. Все смотрели на него, хотя историю эту видимо слышали сотню раз.

— Остался после рассвета. Специально остался! При свидетелях! Человек пять его уговаривали, не надо, мол, барин, уезжайте! А он смеётся — мол, докажу я вам, что никакой опасности нет!

— И что? — спросил я, хотя догадывался.

— А то! Приплыли сюда следующей ночью, вся его одежда стопочкой уложена. Ботинки стоят аккуратно, новые лаковые. А поверх стопки часы лежат золотые, с рубинами на крышке. Только самого купца нет. Искали его по всей округе, так и не нашли.

Тимоха дёрнулся, пролил чай на штаны:

— Дядь Гриш, хватит! Страшно же!

— А то! Потому и страшно, что правда!

Михей вдруг отложил ножик, посмотрел прямо на меня. При свете костра его светлые глаза казались совсем белыми, пустыми:

— А я знаю, откуда беда эта.

Все замолчали, повернулись к нему. Михей редко говорил, но если уж заговорил, слушали внимательно.

— Девка тут утопилась. Давным-давно, может, сто лет назад. Красавица была, умница. Пелагея её звали. Любила парня из соседней деревни, бедного, но работящего. Родители против были — не пара, мол. А парень в город уехал, на заработки. Обещал вернуться, жениться. Девка ждала год, два, три. А на четвёртый приехал, с женой. Городской. Оказывается, там разбогател, лавку открыл, на купеческой дочке женился.

Он замолчал, покрутил палочку в руках. Все ждали продолжения.

— Девка как узнала, побежала к реке. В венчальном платье побежала, берегла его, в сундуке прятала к свадьбе ночами вышивала. Камней в подол наложила и в воду. Утонула. Стала русалкой. И теперь мстит всем мужчинам за того одного предателя.

«Глупости!» — возмутилась Капля. — «Дядька врет! Русалки не люди!»

— Сказки всё это, — буркнул Степан, но без уверенности. — Просто место такое. Нехорошее днём, хорошее ночью.

— А женщины? — спросил я. — Почему женщин не трогает?

— А вот это самое удивительное! — оживился Степан. — Бабы наши сюда каждую неделю с бельём ходят! Днём! При солнце! Говорят, вода мягкая, бельё белее становится. И ничего им! Хоть бы хны! Моя Марфа двадцать лет сюда ходит. Другие тоже. Стирают, полощут, купаются даже! А чего им? Мужиков-то нет поблизости. Раздолье!

— Потому что русалка баб жалеет! — упрямо повторил Михей. — Страдают бабы от мужиков, она и мстит.

— Ну, моя Марфа точно не страдалица, — усмехнулся Степан. — Если б баб в солдаты брали, моя Марфа генералом бы была! Кого хочешь построит!

Мужики засмеялись сочувственно, видимо с Марфой сталкиваться приходилось. Даже угрюмый Михей улыбнулся криво.

— Барин, а вы где остановиться думаете? — спросил вдруг Кузьма. — Можете нашей болтовне не верить, но если здесь надумаете, советую вам с рассветом уйти. Так спокойнее будет.

— Запомню, — кивнул я. — Здесь собираюсь, поставлю палатку неподалёку.

— Тимоха! — рявкнул Степан. — Ты последнюю вахту