Фантастика 2025-196 - Кирилл Станиславович Бенедиктов

Сантьяго передернуло. За то недолгое время, которое он провел в компании своего нового шурина Антона Сомова, ему приходилось слышать выражение «будем лечить» не раз и не два. Как правило, вслед за этим на свет появлялась бутылка «Смирновской» или «Боярской», совершенно термоядерной местной водки, которую Сантьяго Мондрагон еще три недели назад отказался бы использовать иначе, кроме как в качестве средства для усыпления безнадежно больных собак. Но на этот раз все вышло по-другому. Антон железными пальцами сжал не слишком широкое запястье Мондрагона и, не обращая внимания на его слабые протесты, поволок куда-то в глубь сада. Поначалу Сантьяго еще пытался сопротивляться, но силы были слишком неравны, и вскоре он с удивлением обнаружил, что бежит. Мокрые ветки, словно средневековые розги, с оттяжкой хлестали по голому телу, ноги постоянно наступали на острые камушки, пару раз щиколотки обожгло крапивой, но безумный бег все продолжался и продолжался. Сомов легко и размашисто бежал впереди, казалось, совершенно не чувствуя ни этих мелких неудобств, ни того, что ему приходится тащить за собой Мондрагона. Господи, подумал Сантьяго, когда же это закончится?

Закончилось это совершенно неожиданно. Они одолели довольно крутой склон холма, и Санти как раз прилагал немыслимые усилия, заставляя свое сердце отказаться от опасной затеи покинуть грудную клетку, когда пальцы, безжалостно сжимавшие его запястье, внезапно разжались. Вслед за этим Мондрагон почувствовал мощный, хотя и не слишком болезненный пинок под зад и полетел куда-то в распахнувшуюся под ним небесно-голубую синеву.

«Это небо, – подумал он удивленно. – Я лечу». Он успел увидеть серебристую рябь на приближающейся небесной поверхности. Потом он врезался в нее всем своим телом, почему-то ставшим очень тяжелым. Небо оказалось твердым и пронзительно холодным. Ослепляющий холод сковал Мондрагона, он раскрыл рот, чтобы закричать, и в то же мгновение в легкие его хлынула вода. Много, много воды.

Это было не небо. Это была река. Прекрасная русская река Волга.

Допившийся до синих чертей Антон Иванович Сомов, трахнутый братец трахнутой русской жены Сантьяго Мондрагона Кати, кинул его в Волгу!

Тренированное воображение Мондрагона, помогавшее ему зарабатывать на кусок хлеба с маслом сочинением бестселлеров, не подвело и на этот раз. Прежде чем Санти успел выплюнуть воду, оно нарисовало ему целый ряд живописных картин, среди которых особенно удачно смотрелись расползающиеся, подобно мокрой бумаге, легкие, сочащиеся темной сукровицей багровые пузыри, покрывающие его некогда гладкую смуглую кожу, и изъеденная глубокими гнойными язвами лысая голова. Волга – замечательная река, но вода в ней такая же, как и в других реках. Толкнув своего нового родственника в Волгу, Антон Сомов обрек его если не на мученическую смерть, то уж наверняка на медленное превращение в развалину.

Сантьяго вынырнул и, выплюнув все, что еще находилось у него во рту (к сожалению, многое плескалось уже где-то в районе желудка), судорожно завертел головой, пытаясь определить, где находится спасительный берег. В эту секунду у него над головой, заслонив утреннее солнце, пронеслось тяжелое темное тело и с плеском, сделавшим бы честь пушечному ядру, вошло в воду метрах в двух от Мондрагона.

– Санек, – закричал Сомов, выныривая, – ты чего стоишь?! Плавать надо, кровь разгонять!

Не слушая его, Сантьяго в панике бросился к берегу.

Берег был пологим и травянистым. Странно, что здесь еще росла трава. Мондрагон с размаху рухнул на нее и принялся кататься, словно пес, стараясь вытереть прожигавшие кожу капли. Со стороны реки доносился оглушительный хохот Сомова. Спустя минуту Сантьяго понял, что кожу на самом деле ничего не жжет, прекратил дергаться и сел, обхватив руками колени. Его била дрожь, но обруч, сжимавший голову, как это ни странно, исчез.

– Ну, Санька, ты даешь! – сказал Антон, выходя на берег. Он был коренастый, жилистый, густо заросший черным жестким волосом. Вода стекала с него игривыми струйками, и он ее нисколько не боялся. – Плавать не умеешь, что ли? Да ладно тебе, видали мы, как ты на Гавайях своих на серфе рассекал.

– Аньтон, – Сантьяго показал на Волгу. – Вода...

– А, – протянул Сомов, – ты в этом смысле... Понятно. Не, Санек, ты не беспокойся, все под контролем. Это ж моя река, ты что, думаешь, я бы ее купил, если бы в ней купаться было нельзя? Слушай, это что же получается: ты у меня в гостях уже хрен знает сколько, а в Волге мы с тобой так и не плавали? Непорядок. Давай на тот берег махнем, наперегонки, а?

Мондрагон посмотрел туда, куда показывал Сомов. Другой берег был едва различим в туманной дымке. Он помотал головой.

– Что, слабо? – довольно захохотал Антон. – Да, Санек, это тебе не Гавайи! Нет, ты, серьезно, насчет воды не напрягайся. У нас здесь почти чисто, не то что в Европах... Ну, фонит, конечно, где ж она не фонит... Но, Сань, я тебе по секрету скажу: мы всю статистику о своих водоемах очень сильно кор-рек-ти-ру-ем! Понял? А то если будем писать все как есть, придут ваши братцы-кролики и отдадут нашу Волгу-матушку каким-нибудь объединенным нациям. А на хрена нам это надо? Молчишь? Правильно.

– Но ведь ее нельзя пить, – сердито сказал Мондрагон. – А я ее здорово... как это у вас говорят... захлебался.

– Пить, Саня, можно только водку. А от воды, как известно даже малым детям, случаются всякие неприятные мутации. Но количество выпитой нами водки многократно превосходит количество той воды, которой ты сейчас хлебнул, так что расслабься. Знаешь, мне иногда вообще кажется, что все эти страшилки про воду вы, америкосы, специально придумываете...

– Я не американец, – возразил Санти. – Я испанец.

– Не вижу принципиальной разницы, – отрезал Сомов. – Слышал про такую индийскую речку Ганг?

– Не только слышал. – Мондрагон вспомнил тяжелые бурые пласты ядовитого тумана, висевшего над мутными водами Ганга, кучи отбросов, грязного тряпья и обглоданных костей на его берегах, жаркое, но тусклое солнце, пробивающееся сквозь удушливые испарения, и – самое страшное – тысячеголосый то ли плач, то ли стон, доносящийся, казалось, откуда-то из глубин реки. – Видел. Даже поэму написал...

– Хрен с ней, с поэмой. Я не про то. Еще до того, как индюшки с паками друг друга стали мочить всякой биологической дрянью и Ганг окончательно накрылся, давно, еще в прошлом веке, он уже был довольно грязным местом. Настолько грязным, что наша река по сравнению с ним просто «Императорская хрустальная тройной очистки». И вот, Санек, в дни религиозных праздников толпы народу со всей Индии приходили к этому сраному Гангу и совершали ритуальные омовения. Представь только – всякие