Шапка Мономаха. Часть I - Алексей Викторович Вязовский

— Всех прибрать, кого сможешь, на другой лад воровские шайки въедут в Петербурх, как к себе в избу, уверенные в своих силах. Меня одно только страшит, то есть гибель гвардии. Никита Иванович, есть какие-нибудь новости от европейских дворов?

Канцлер обтер вспотевшее лицо и лоб платком и кивнул утвердительно.

— Да, матушка. Я переговорил с нидерландским посланником. Он днесь голубиной почтой получил сообщение из Москвы. Вся армия Орлова заподлинно разгромлена. У Пугачева потери невеликие, и он их быстро восполнил из солдат наших же разбитых полков. В письме упоминается, что Преображенский полк изменнически взят в плен без боя. Москва готовится к встрече самозванца. К этому дню похороны вашего сына приурочены. К сожалению, более подробных сведений нет. Большая часть послания — дела торговые, как у голландцев заведено.

— Торгаши, — буркнул Петр Панин.

— Что с возможной помощью из-за рубежа?

— Остерману я отправил инструкции для разговора с королем Шведским. Разумение имею, что от вашего кузена мы помощь легко получим, но придется отказаться от территорий, перешедших к нам по договору сорок второго года. С посланником прусского короля я такожде переговорил. Вразумительного ответа не получил, но мои слова будут переданы королю Фридриху с намеком, что мы готовы к обсуждению вопроса о статусе Королевского Польского города Данцига. Придется подождать. Тот же итог и у австрийского посланника.

— Чепуха, — отмахнулась Екатерина. — Что шведы, что пруссаки — поддувальщики, станут на Вену и Париж оглядываться. А из дела Емельки, уверена, французские ушки торчат. И цесарские. Но и Фридрих, и Густав могут подмочь. Первый — за новые уступки в польском вопросе авось расщедрится на пару полков. Второй своего парламента не переломит без твёрдых гарантий и скорее рискнет на свой страх. Рыцарь, — Екатерина хмыкнула. — В любом случае, дадут полушку, попросят на червонец.

— А что ж, матушка, делать? Столица беззащитна, — Панин сочувственно покивал, раскачивая буклями парика. — Но был у меня ещё один весьма перспективный разговор, — Панин умолк, придавая фразе загадочности и значительности. — С Луиджи Фарнезе!

Вяземский отреагировал с открытой неприязнью:

— С этим иезуитишкой? А он-то нам на кой сдался?

Панин поморщился и продолжил, обращаясь к государыне:

— Иезуиты воочию осознают опасность пугачевской крамолы. Они уверены, что её первопричина — деятельность масонов. А масоны и иезуиты — враги непримиримые. Помочь же нам они могут тем, что организуют поддержку вашему величеству со стороны всех европейских монархий. Даже протестантских. Они могут посодействовать коалиции европейских держав.

Екатерина раздраженно обмахнулась веером:

— И что я буду должна? Окатоличить всю Россию? Это невозможно. Я не привыкла учреждать свои дела и поступки инако, как сходственно интереса моей Империи, — торжественно добавила она.

Панин поморщился: чай, не в ассамблеях участвуем, к чему все эти декларации?

— Они и не рассчитывают. Они предлагают династический брак и унию Польши с Россией. Вам же Понятовский небезразличен. Так почему бы и нет?

Все присутствующие уставились на канцлера. Первой вышла из ступора Екатерина и от волнения перешла на французский:

— Никита Иванович, ты в уме ли? Я и так прав на престол по сути не имею, а, став женой польского короля, и вовсе пустым местом окажусь?

— До Пугачева так оно и было бы, — возразил Панин на том же языке. — А теперь дворянство российское испугано не на шутку. Это воспримут как вынужденную жертву…

— Да меня православная церковь заживо сожрёт, если я в католичество перейду, — перебила Панина Екатерина.

— Ну, что касаемо церкви, то она все больше к Пугачу склоняется. Он им патриаршество обещал. А по поводу брака: иезуит полагает, что лучший вариант — это если вы при этом останетесь в православии. Это будет символизировать единение двух ветвей славянского народа. Возможно, что под это дело следует издать акт о веротерпимости. Это многих наших подданных порадует.

— Особенно жидов, — хмыкнул Петр Панин.

— Понятно, к чему они клонят, — опять проворчал Вяземский. — Иезуиты мастера играть вдолгую. Так, глядишь, лет через сто Россия униатской станет.

— Мы сто лет не проживем, — огрызнулся канцлер. — Мы можем и месяца не протянуть. У нас через пару недель казаки пугачевские в окрестностях гулять будут.

Пётр Иванович поддержал брата:

— В Польше большая часть простого народа православная. Такой брак можно подать как заботу о них. И вообще, при желании все что угодно обосновать можно. А взамен мы получим десятки тысяч клинков польской шляхты. Уж они-то на компромисс с Пугачевым не пойдут.

Сановники увлеклись спором, а Екатерина погрузилась в размышления. Карета проехала по Невскому проспекту, прогромыхала по деревянным мостам через каналы и выехала на Дворцовую площадь.

— Никита Иванович, твой легат — пустой прожектер и провокатор. Европейская система равновесия сил никогда не допустит появления на карте столь мощной державы, как Речь Посполитая с Россией во главе. Никогда! Скопом кинутся и задавят. Теряешь, канцлер, чутье. Но я тебя прощаю. Мы ныне в великой недужности пребываем, а от больной головы можно всего ожидать.

— Как прикажешь, Государыня!

Екатерина снова перешла на русский, здорово его коверкая, по-видимому, не оправившись до конца от волнения:

— Сколько во всех сих или предыдущих разговорах правды или коварства, оставляю тебе самому разбирать. Я почла за нужно, чтоб вы совершенно знали образ моих мысль, употребление из сего сделаете не инако, как вы сами залуче рассудите.

«Ты бы, матушка, „залуче“ продолжила бы изъясняться по-французски, — недовольно подумал раздраженный Панин. — Что будем делать, коли Пугач кинется на нас со всех ног?»

* * *

Вчерашние похороны Павла Петровича закономерно и традиционно закончились застольем, которое только притворялось поминальным. Настроение у всех, разделивших со мной трапезу, было далеко не скорбное. Кроме вдовы, разумеется. Но она только обозначила свое присутствие и вскоре ушла. А исторические палаты Кремлевского дворца до самой ночи созерцали, как торжествуют высоко взлетевшие казаки, временно присягнувшие поляки, переметнувшиеся дворяне и я, человек не этого времени, переписывающий «набело» свою собственную историю.

Сухой закон как бы отменился сам собой в день моего восшествия в Москву. Я закрыл на это глаза, молясь про себя, чтобы мое воинство не слишком бузило. Стоило бы, не откладывая, с новой силой закрутить гайки в вопросе алкоголя. А то моя армия быстро превратится в банду разбойников. Из которых она и так