Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

удобряли почку, хотя Бондюран сомневался, что при наличии фосфорорганических удобрений и тому подобного это стоит двух дней запашки осенью, плюс по какой-то причине – папа Хиггса рассказывал ему, по какой, но он забыл, – зимой здесь любят комковатую почву, вроде как она что-то защищает в земле, – и неожиданно для себя Бондюран вдруг поймал себя на мысли, что щетинистое поле напоминает подмышки девушки, которая нечасто их бреет, и, не осознавая ассоциации между миновавшим полем, уже успевшим смениться дикой дубовой рощей, с подмышкой и девушкой, он сбился на мысли о Шерил Энн Хиггс, ныне – Шерил Энн Стэндиш, оператор ввода данных в «Американ Твайн» и разведенная мать двоих детей в двойном трейлере, за попытку поджога которого вроде как арестовали ее бывшего вскоре после того, как Бондюран стал GS-9 в ОУР, его бывшая пара на выпускном Центральной католической школы Пеории 71-го, когда их обоих приняли в Выпускную свиту, а Бондюран стал вторым вице-королем выпускного и щеголял в бирюзовом смокинге и слишком тесных прокатных туфлях, и в ту ночь она ему не дала даже после бала, когда все остальные по очереди трахались со своими парами в черно-золотом «Крайслере-Нью-Йоркере», который они взяли напрокат вскладчину на ночь у папули коротышки в «Герце» и весь заляпали пятнами, так что коротышке пришлось все лето сочинять отчет о «нью-йоркере» за стойкой «Герца» в аэропорту. Дэнни как-то-там, папуля у него скоро помер, но он из-за них не смог играть в бейсбол «Легиона», потерял форму, с трудом пробился в студенческую команду университета Северного Иллинойса, остался без стипендии и бог знает, что там с ним в итоге стало, но ни одно из тех пятен не оставили Бондюран и Шерил Энн Хиггс, несмотря на все его уговоры. Он не воспользовался бутылкой шнапса, потому что, если бы привез домой пьяной, ее папа либо убил бы его, либо посадил бы девушку под домашний арест. До сих пор величайшим моментом в жизни Бондюрана было 18-5-73, на втором курсе, когда он в последней домашней игре в Брэдли отбил трипл, заменяя бэттера, благодаря чему Озновец, будущий звездный кэтчер, победил университет Южного Иллинойса-Эдвардсвилл и Брэдли вышел в плей-офф конференции Долины Миссури, где они уже проиграли, но все равно не проходит дня с закинутыми на рабочий стол ногами и стопкой планшетов на коленях без того, чтобы Бондюран не вспоминал тот зависший, как воздушный шар, скользящий мяч противника, не чувствовал невибрирующий стук мякоти биты, не слышал двузвонный лязг падения алюминиевой биты на землю и не видел, как мяч словно пинболит от столба 1f рядом с лицевой линией, со звоном отскакивает от другого забора лицевой линии, и Бондюран готов поклясться, что оба забора пели от силы мяча, по которому он врезал с такой силой, что будет чувствовать вечно, но не может с такой же яркостью вспомнить, какой была на ощупь Шерил Энн Хиггс, когда он вошел в нее на пледе у пруда за рощей на краю пастбища маленькой молочной фермы под управлением мистера Хиггса и одного из его бессчетных братьев, хотя хорошо помнит, что на них тогда было, и запах новой ряски на пруду рядом со сточной трубой, журчащей почти по-ручьиному, и лицо Шерил Энн Хиггс, когда ее поза и лежачее положение стали послушными, и Бондюран понял, что он, как говорится, дошел до третьей базы, но избегал взгляда Шерил Энн из-за выражения в ее глазах, которое Том Бондюран не забудет никогда, хоть и ни разу о нем не задумается, выражения отсутствующей смертельной грусти – не столько фазана в пасти гончей, сколько человека, готового совершить перевод, который, как он знает заранее, не окупится никогда. На следующий год они ушли в безумно-одержимый любовный штопор, когда расставались, а потом не могли жить друг без друга, а потом она один раз вдруг смогла, и все на этом.

Маленький светло-розовый агент ОУР Бриттон, не прочищая горла и без всяких подводок, спросил, о чем думает Сильваншайн, что показалось тому гротескно и почти непристойно некультурным и навязчивым, с таким же успехом тот мог спросить, как выглядит твоя жена голой или чем пахнут твои продукты жизнедеятельности, но, конечно, вслух так не ответишь, особенно если в работу входит выстраивание хороших отношений и рабочих линий связи для Меррилла Лерля, когда он прибудет, – посредничество для Меррилла Лерля и одновременно сбор данных по как можно большему числу нюансов и вопросов в связи с инспектированием деклараций, ведь впереди предстояли сложные, щекотливые решения, чьи последствия шли гораздо дальше этого провинциального поста и, как ни крути, они будут болезненными. Сильваншайн – повернувшись немного, но не до конца (оранжевая вспышка в его левой лопатке), чтобы посмотреть хотя бы в левый глаз Гэри Бриттона, – осознал, что очень плохо эмоционально или этически «считывает» Бриттона или кого угодно в фургоне, кроме Бондюрана, который впал в какие-то мечтательные воспоминания и лелеял эту мечтательность, слегка откинувшись на спинку, как человек в теплой ванне. Когда мимо проехало что-то большое и встречное, большой прямоугольник лобового стекла на миг стал радужным и непрозрачным от воды, и дворники могуче вознеслись ее стереть. Взгляд Бриттона – Сильваншайну казалось, тот скорее смотрит на его правый глаз, чем в него. (Как раз сейчас в мыслях Томаса Бондюрана, когда он смотрел из окна, но больше – в прошлое, в свои воспоминания, промелькнуло, поднимая в них ураган, что можно смотреть из окна, смотреть в окно, поскольку золотая коса и проблеск сливочного плеча находились в окне, через окно [близко к «за»] или даже на окно, оценивая прозрачность и чистоту стекла.) Тем не менее взгляд казался ожидающим, и Сильваншайн снова ощутил где-то за пустотой в желудке и защемленным нервом в ключице, насколько мутное настроение стоит в салоне и насколько оно отличается от пронизанного ужасом напряжения ста семидесяти агентов в Филадельфии-0104 или маниакального ступора десятка в крошечном ромском 408-м. Его собственное настроение – многослойный гибрид усталости и предчувствующего страха, который возникает в конце не пути, а движения, – никоим образом не дополняло настроение ни бывшего фургона «Пышки», ни утонченного тоскливого старшего агента слева, ни живого слепого пятна с его неприличным вопросом, честный ответ на который требует признание этого вторжения, из-за чего перед Сильваншайном выросла межличностная дилемма еще раньше, чем он прибыл на Пост, что на миг показалось ужасно нечестным и подняло волну жалости к себе – чувства не столь мрачного, как крыло отчаяния, а скорее подернутого кармином из-за обиды, что