Дети Доброты - Мила Бачурова

— Ну... тогда, стало быть, пойдём мы, — с облегчением кивнул Алексей. — Мира и добра, —взял за руку дочь, и пара поспешно удалилась.

— Что, съел? — дождавшись, пока отец с дочерью скроются из виду, бросил Шаману Мрак.

Он сидел на перилах крыльца, зацепившись ногами за фигурные дощечки-балясины.

Шаман, не говоря ни слова, ушёл в дом. Хлопнул дверью. А Кирилл только сейчас сообразил, из-за чего взбесилась кошка.

— Вон оно что, — глядя на ухмыляющегося Мрака, проговорил он. — То есть, это ты заставил Муську на Шамана кинуться?

Довольный Мрак откинулся назад и повис на перилах вниз головой. Объявил:

— А кружить её я не стал бы.

— Это ещё почему?

— Потому что девка — дура балованная. — Мрак легко, одним движением, выпрямился. По-сталкеровски презрительно сплюнул. — Здоровая кобыла, скоро замуж выдавать — а всё с кошками играется! Не фиг. Обойдётся.

— Да уж, — задумчиво пробормотал Кирилл. — Девочка эта для отца — авторитет, пожалуй, посерьёзней Шамана. Возможно, сказывается удалённость посёлка. Чем ближе люди к своему, так сказать, мозговому центру, тем влияние Шамана сильнее. В его родной вотчине никто не посмел бы спорить. А возможно, дело в другом... В генетике.

Мрак зевнул. «Умные» слова на него, как и на Рэда, неизменно нагоняли скуку.

***

Больше по пути происшествий не случалось. Но чем ближе они подходили к дому, тем мрачнее становился Кирилл.

Культ Матери Доброты, как выяснилось, процветал на юге повсеместно. В каждом посёлке стояли молельни. В каждом посёлке люди встречали и провожали ночи псалмами. Прямо под боком у Кирилла выросла новая религия — а он ни сном ни духом.

Мрак, вероятно, думал о том же. Хмуро спросил у Кирилла:

— Как мы так-то? А?

Кирилл развёл руками.

— У нас хватало своих дел, а южане очень не хотели чужого вмешательства. Вот и получилось... то, что получилось.

— Почему не хотели? Этот — понятно, зачем про нас байки травил, — Мрак пренебрежительно кивнул на Шамана. Тот привычно не шелохнулся. Всю дорогу держался так, будто разговоры спутников его не касались. — Ему власть была нужна. А простые-то люди? Неужели не хотели другой жизни?

— Простые люди, видимо, не верили в то, что бывает лучше. Как тебе объяснить... — Кирилл сам много об этом думал. И пришёл к единственному выводу. — Люди боялись.

Мрак непонимающе нахмурился:

— Чего?

— Да в том и дело, что слишком многого. Непосильно многого... Видишь ли. — Кирилл вздохнул. — Сам я этого, конечно, не застал, маленький был, да и жил, по сути, в изоляции. Судить могу только по чужим рассказам. Но, насколько понимаю, было примерно так: когда всё случилось, человечество, до той поры самому себе казавшееся неуязвимым, вдруг осознало, как на самом деле зыбко всё то, что им создано. Сколь не крепки завоевания цивилизации. Как легко, оказавшись на пороге гибели, забыть о морали, о человечности. Как быстро слетает шелуха воспитания, и сколь удобным, и, казалось бы, естественным становится в новых условиях право сильного... Люди боялись. Сначала — взбесившегося солнца. Потом — болезней, голода. А потом начали бояться своих же соплеменников. Тех, кто озверел от безнадёги, махнул на всё рукой и решил жить по законам звериной стаи. Хорошо уже всё равно не будет, так хоть что-то урвать напоследок. Хоть малую толику того, что осталось... Люди разуверились в том, что люди — такие же, как они — бывают добрыми, понимаешь? Отзывчивыми, бескорыстными. Когда ежедневно и ежечасно приходится бороться за существование со своими же соплеменниками, верить в это рано или поздно перестаёшь. И ни от кого не ждёшь ничего хорошего. А верить-то хочется! Ведь, кто бы что ни говорил, какие бы циничные подоплёки не придумывал — на самом деле человек живёт надеждой, Мрак. В то, что завтра будет лучше, чем вчера. В то, что всё как-нибудь наладится. Восстановится... Без этой веры мы просто перестали бы жить, давно перевелись бы как вид. А самая простая и приятная вера из всех существующих — это вера в чудо. Неважно, сколько лет человеку. Независимо от воспитания и жизненного опыта, вера живёт в каждом. Ни один разумный человек в этом, естественно, не сознается. Человек может и сам не знать, что он верит — но в душе ждать волшебства, как детишки ждут Деда Мороза. Чудо свершится. Что-то произойдёт... И это, вроде, не так глупо и не так стыдно перед собой, как верить в то, что тебе ни с того ни с сего начнут помогать незнакомые люди.

— Да с какого перепугу-то? — Мрак искренне недоумевал. — То, всё-таки, люди, а не хрен знает что! А во всякую фигню верить — как раз самая дичь и есть. Куда уж глупее?

Кирилл развёл руками:

— Мне самому было непросто это понять, слишком уж разное у нас мышление. Ты учти, что тогда, тридцать лет назад, под влиянием Шамана оказались уставшие, отчаявшиеся, пережившие то как всё случилось люди. Не молодые ребята вроде твоего отца или Джека, которых с малолетства готовили к суровому выживанию. Учили верить в себя и в собственные силы.

— А ты?

— А меня воспитывали учёные — то есть, люди, которым сам бог велел рассуждать критически. Поэтому с нами, так же как с тобой или с Серым, шаманские сказки вряд ли бы сработали. А в здешних посёлках — тогда, тридцать лет назад — обитал народ совершенно иного склада. Необъяснимое плохое случилось, ведь так?.. Значит, по законам человеческой надежды, должно было случиться что-то, столь же необъяснимо хорошее. И Шаман сотворил то, чего втайне жаждал каждый из его соплеменников — подарил им чудо. Мать Доброты. С учётом способностей Шамана, сработало идеально, люди ему поверили. Тем более, что взамен Шаман не требовал ничего, кроме соблюдения законов, на первый взгляд казавшихся разумными и справедливыми. Добро — за добро. Воздаяние за послушание. А потом появились дети — как высшая награда покорности и миролюбию... Шаман принёс измученным, разуверившимся людям надежду. То, ради чего стоило жить. Сотворил новую религию. Они живут в своём мире, понимаешь? А те, кто к нему не принадлежат — враги. Которые спят и видят, как бы этот мир разрушить... Естественно, люди всеми силами оберегали свои тайны. Поэтому мы