Здесь похоронен «Я» (Мой рыжий электронный Иисус) - Виталий Вавикин

– Всего лишь робот.

– А если я скажу: нет?

– Не скажешь.

– Почему?

– Потому что это в ваших интересах. Не думаю, что ты или твой брат захотите, чтобы сюда пришли силовики Асквита.

– И ты готов зайти так далеко?

– А что меня остановит?

– Знаешь, – улыбнулась Лейла, – меня всегда поражало, с каким упорством такие мудаки как ты готовы портить людям жизнь. Вы, как саранча, которая кочует с поля на поле, уничтожая урожаи, и ей плевать на все, кроме своей природы. – Она позвала Тобо. – Дорогая, покажи этому мистеру насекомому, где ты похоронила того робота. – Тобо несогласно замотала головой. Лейла снова улыбнулась. – Видишь, Доунер. Она не хочет, а я не знаю. И ничто не заставит ее поменять свое решение. Даже смерть. Эти дикари, в отличие от нас, более почтительно относятся к своим мертвецам. И я сомневаюсь, что хоть один из них позволит тебе извлечь из земли того, кто уже похоронен. – Лейла повернула дикарку лицом к Доунеру. – Посмотри на нее и скажи, скольких из них ты готов убить, чтобы откопать гнилую железяку?

– Мне не нужен сам робот. Только его блок памяти.

– И зачем, если не секрет? Ах да, прости! Ты же никогда ничего не знаешь, – Лейла рассмеялась. – Не паникуй, Доунер. Я извлекаю из всех роботов блоки памяти, так что, думаю, сегодня ты получишь то, что хочешь. Вот только…

– Только что? – нетерпеливо спросил Доунер.

– Скажи мне, там с дикарями, за те четыре месяца, ты хоть раз пожалел, что прилетел сюда?

– Это имеет значение?

– Для меня нет, а вот для тебя… – Лейла снова рассмеялась.

– Чему ты радуешься? – проскрипел зубами Доунер.

– Тому, что шрамы не затягиваются! – продолжая смеяться, Лейла показала ему свои ладони. – Никогда не затягиваются! Уж я-то знаю об этом как никто другой! – ее лицо стало твердым, как камень. – И ты, надеюсь, теперь тоже узнаешь.

Видишь, как расчесывает она свои волосы? Ничего не меняется. Для нее не меняется. Она примет любую историю, которую напишешь для нее ты. Немного поплачет и примет. Люди всегда плачут, когда приходится расставаться с тем, что казалось, будет принадлежать им вечно. А он, видишь? Лежит в кровати и смотрит куда угодно, кроме нее. Сквозь нее, на худой конец. Но она этого не видит. Она увлечена своими волосами, своими маленькими надеждами и мечтами. Знаешь, за что распяли Христа? Правильно, за правду. Люди не любят правды. Избегают правды… И снова он. Видишь, как устали его глаза? Верно. Он должен был умереть уже давно. В твоей истории должен. Но не умер. А ведь истории твои не ошибаются. Никогда не ошибаются. И теперь вместо счастья, осталась лишь усталость. И дело вовсе не в той, на кого он не хочет смотреть. Дело в нем. В том, что он сам уже не знает, на что хочет смотреть. Все становится лишним и ненужным. Пустым. И нет ему места в этом мире. И ни одна история не пересекается с его историей, потому что его история должна была закончиться в лифте. И все, что происходит с ним после, лишь портит безупречность других историй, написанных тобой. Перечеркивает их. Ломает стройность. И он чувствует это. Чувствует, но ничего не может понять…

* * *

– Тебе не больно? – спросил Мэрдок, все еще прижимаясь к дрожащей женской груди.

– Уже нет, – прошептала Марсия. Ночь за окном зажгла на небе серебряные звезды. – Мне хорошо, – Марсия обняла Мэрдока и поцеловала в шею. – Правда, как-то необычно. Все еще не верится, что не нужно никуда идти. Что мы…

– Женаты? – Мэрдок улыбнулся. – Знаешь, я и сам не могу все еще поверить в это.

– Не жалеешь? – спросила его Марсия.

– Нет. Почему я должен жалеть?

– Не знаю. По-моему, ты весь день был каким-то нервным.

– Я просто боялся, что мой робот в самый ответственный момент снова станет той рыжухой и начнет рассказывать анекдоты. Представляешь, какое лицо было бы у твоего отца?!

– Представляю! – Марсия рассмеялась.

* * *

Кухня. Мэрдок сидит за столом, жадно затягиваясь сигаретой.

– Ну и как она тебе? – спрашивает его киндрид, щеголяя ярко-рыжими волосами.

– Не знаю, по-моему, как и все.

– Вот именно. Как и все! – киндрид сокрушенно вздыхает. – Да и к тому же неумеха.

– Ну, дай ей время. Научится.

– Конечно, научится. Все мы чему-то учимся когда-нибудь…

– Да что тебе не нравится-то я не пойму?!

– Не мне, мальчик, а тебе, – робот грустно улыбается ему.

– Думаешь, Бетти была лучше?

– Бетти? Не знаю никакой Бетти, да и знать, если честно не хочу.

– Ты же киндрид!

– И что?

– Ты должен знать всех, кого знаю я.

– Считай, что у тебя просто дурацкий вкус. Даже отвратительный. Нет. Вообще никакого вкуса…

– Ну хватит!

– Нет. Вот скажи мне, какие девушки тебе нравятся?

– Не знаю.

– Знаешь.

– Чего привязалась?! Сама же сказала, что у меня плохой вкус!

– Никакого вкуса.

– Тем более!

– Тем не менее, я хочу, чтобы ты сказал мне.

– Что сказал?

– Какие девушки тебе нравятся.

– Я уже сказал, что не знаю.

– Знаешь, но не хочешь признаваться.

– В чем я должен признаться?

– В том, что ты – неудачник, мой мальчик.

– Ну, спасибо!

– Нет. Не радуйся. Не тот неудачник, который носит толстые очки и надеется на лучшее. Ты – паразитирующий неудачник.

– Это еще что такое?

– Ты никого не любишь. Живешь, отвечая взаимностью на взаимность, но на самом деле всегда ждешь чего-то другого. Чего-то более лучшего.

– Знаешь, что… – говорит Мэрдок, выдыхая в сторону киндрида клубы синего дыма. – Я думаю, ты просто ничего не понимаешь в этой жизни.

– Вот как?

– Да, – он улыбается. – Ты только трепишься, но в действительности мир крутится слишком быстро, чтобы ты уловила его суть.

– Так ты считаешь себя правым?

– Именно.

– И никогда не хотел чего-то большего?

– Что это меняет?!

– Хочешь, я расскажу тебе свою историю?

– Нет.

– Почему?

– Просто не хочу и все.

– У меня был ребенок.

– У меня тоже скоро будет.