Современная зарубежная фантастика-4 - Тэмсин Мьюир

о чем разговор. Но Седьмые любили красивые вопросы, не имеющие ответов. Эта уклончивая реплика тоже осталась без него. Абигейл как раз сняла очки, чтобы внимательно рассмотреть кусочек воска с многочисленными вмятинами и обрывок штопальной нити. Харроу не могла оторвать взгляда от содержимого карманов главного стража: лоскуток мягкой ткани, каким протирают очки, ручка, маленькая складная увеличительная линза, мятый листочек. Когда рыцари вернулись, чтобы унести стража (он оказался легче своего рыцаря, его несли вдвоем Магнус и Протесилай из Седьмого дома, Ортус просто маячил где-то рядом), прикованная к креслу девушка тоскливо вздохнула.

– Прощай, – крикнула она вдруг вслед трупу, – прощай, Паламед, моя первая нить, прощай, Камилла, вторая нить… Ведь если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, не скоро порвется…

Харрохак вдруг почувствовала что-то, что не смогла определить в точности и чему не знала названия. В доме Ханаанском ее способность чувствовать почему-то притупилась, оставив только чувство отдаленной тоски и смутное желание. Так бывает, когда листаешь страницы книги в поисках фразы, которую хорошо помнишь, но не можешь найти. Харроу сосредоточилась на том, что держала в руках, стараясь не слушать прощания незнакомых людей.

Листок был свернут так туго, что походил скорее на толстенькую таблетку. Она сняла перчатки и кончиками ногтей – для скорости она их обкусывала, но это никогда не помогало – попыталась подцепить один мятый уголок. Она страшно удивилась, когда на нее надвинулась глубокая тень: ее первый рыцарь положил руку в черной перчатке на ее обнаженную ладонь.

– Госпожа моя Харрохак, – прошептал Ортус, – возможно… вам не следует… вдруг…

– Ты много себе позволяешь, – рявкнула она.

– Я часто так думаю, – грустно сказал он и отошел.

Когда она вышла в коридор, дождь уже протек сквозь дыры в крыше и в стенах, и везде были маслянистые вонючие лужицы. Ортус шел на полшага впереди нее. У Харроу почти получилось развернуть листок. Наконец она разгладила его, весь покрытый складками и морщинками, и прочитала:

«ЕГО Я УБЬЮ БЫСТРО, ПОТОМУ ЧТО ОНА ПРОСИЛА, И ПОТОМУ ЧТО ЭТОГО ОН ЗАСЛУЖИВАЕТ, ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НО ВАС ДВОИХ, ЧЕРТОВО МУМИФИЦИРОВАННОЕ ГОВНО, Я БУДУ ЖЕЧЬ МЕДЛЕННО И МУЧИТЕЛЬНО, ПОКА НИ СЛЕДА ОТ ВАС НЕ ОСТАНЕТСЯ В ТЕНИ МОЕГО ДАВНО УТРАЧЕННОГО РОДНОГО СОЛНЦА».

– Это рисунок буквы S, – торжественно произнес голос у нее из-за плеча, и она поняла, что остановилась посреди коридора. – Буква состоит из шести коротких штрихов, расположенных вертикально по три. В верхней и нижней части изображены треугольники, и вместе с несколькими диагональными штрихами они образуют каллиграфическую S.

– Нигенад, – сказала Харроу, не оборачиваясь, – я тебя не спрашивала.

– Трое мертвы, госпожа моя Харрохак, – ответил ее рыцарь. – Высокопоставленный некромант Когорты. Двое отпрысков таинственного Шестого дома, которые мудры и быстро учатся, пусть и не так искусны в бою. Надлежит ли мне действовать только по вашему приказу, если на меня нападет Спящий?

– А что ты планируешь сделать, кроме как лечь и умереть? – осведомилась она, ожидая вспышки гнева, мечтая о вспышке гнева, надеясь хотя бы на имитацию гнева. – Ортус, что, по-твоему, ты можешь сделать? У тебя есть план или ты просто остановишь пули своим телом?

– Это будет весьма в духе нашей семьи, – задумчиво заметил Ортус. – Мой отец умер просто потому, что его об этом попросили ваши родители. Он покончил с собой, когда они протянули ему веревку, хотя дома его ждали жена и, если он был готов признать этот факт, сын.

Харроу опустила листок – скорее инстинктивно, чем специально. Обернулась и посмотрела Ортусу прямо в лицо, насколько это было возможно с учетом зонтика у него над головой, капюшона, промокшего и облепившего череп, несмотря на все зонтики, ну и нарисованного черепа, превратившегося в меланхоличное серо-черное пятно. Она смотрела в его мятое, нелепое лицо, в черные глаза сына Дрербура. На самом деле они были не совсем черные, как она всегда считала: в тени она наконец разглядела оттенок темной земли, похожий на удобрения на свежевспаханном поле. Лицо вдруг показалось ей не просто взрослым, а почти древним. Ей захотелось впасть в панику, почувствовать удар ледяных ножей отчаяния.

– Ты знал. Ты все это время знал, что Мортус из Девятого дома умер по их приказу.

Лицо Ортуса изменилось. Оно вдруг, во второй уже раз, превратилось в заляпанную краской, черноглазую маску презрения. Он смотрел на нее так, будто считал невероятно скучной. Будто вовсе не знал, кто она такая. От этого презрения двери у нее в голове вдруг начали захлопываться с невыносимым грохотом. Он смотрел на нее, как на вопящего младенца, как будто она не произнесла несколько слов, а открыла рот и наблевала на него.

– Харроу, – коротко сказал он, – не только вы способны сложить два и два, чтобы получить четыре.

Она могла бы ответить, но ветер ударил в разбитое окно и принес с собой дождь. Завеса мутной воды хлынула сквозь скалящуюся стеклянную пасть. Вода принесла с собой горсть блестящих буро-стальных предметов, которые кучкой упали на гнилой ковер дома Ханаанского. Когда вода растеклась, они с Ортусом уставились на шприцы из жесткого плексигласа с рисками на боку и большими ржавыми иглами.

– Не хотите спросить, вижу ли их я? – скромно спросил Ортус после долгой, заполненной шумом дождя паузы.

22

Ночью, после того как ты убила свою тринадцатую планету, тебе приснилось, что ты сидишь за накрытым столом напротив Тела. Это было гораздо приятнее обычных мучительных ужинов, все участники которых были облачены в полупрозрачные перламутровые одежды дома Ханаанского, которые окружали Мерсиморн звездным сиянием, делали Августина почти бесплотным, Ианте придавали желтушный оттенок, а тебя превращали в тухлый пастернак. Каждый ужин становился испытанием. Если ты ела слишком мало, император Девяти домов мягко говорил, пока Ианта прятала ухмылку:

– Съешь еще пару ложек, Харрохак, пожалуйста.

Во сне ты была одета в плотные темные одежды Девятого дома, а за столом кроме тебя сидела только чудовищная покойница из Запертой гробницы в мешковатой черной рубашке и брюках, явно снятых с какого-то очень неопрятного кающегося. Ваши лица покрывала священная краска, и вы говорили, к счастью, очень мало, хотя значило это очень много. И никто не заставлял тебя есть.

А потом Тело взглянула на тебя непостижимыми глазами и сказала:

– Харрохак, вставай.

– Что?

– Просыпайся немедленно.

Ты открыла глаза и увидела потолок, который давно покойная Анастасия так и не увидела. Ты лежала на ее белье, на котором она так и не поспала. Толстые черные шторы закрывали плексовые окна