Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

что вы! Это было недопустимо, ужасно, отвратительно! Я всем наваляла по шеям, кого поймала. Ничего подобного, разумеется, не повторится! Наши троглодиты другое что-нибудь придумают… В общем, давайте просто нарисуем как-нибудь эти Морготовы отчеты, пожалуйста-пожалуйста.

Илларион Афанасьевич хмурится:

— Уроки шли менее половины четверти, а отчитаться требуется так, будто отработаны все академические часы… Ладно, на ваше счастье, опыт бюрократической работы у меня изрядный. Однако в другой раз потрудитесь уведомлять меня о подобных казусах заблаговременно. К какому часу отчет требуется доставить в управление?

— Сейчас-сейчас… Там окошечко такое еще… У меня где-то записано, когда оно работает!

Под укоризненным взглядом Иллариона Афанасьевича панически роюсь сперва в телефоне, потом в бумагах. Обычно бесценная Юдифь Марковна такими вопросами занимается, но именно сегодня, как назло, она слегла с гриппом.

Морготова графика работы казенного окошечка нигде нет. Помню только, что он какой-то хитровыделанный.

— Извините, Илларион Афанасьевич, не записала… Но сегодня там точно выходной. Давайте я завтра с утреца туда сгоняю и сразу вам позвоню!

— Вам следует более ответственно относиться к своим обязанностям, — бурчит биолог, надевая пальто и шляпу. — Отчеты я подготовлю за ночь, а утром жду вашего звонка. Всего доброго, Софья Александровна!

Илларион Афанасьевич выходит из кабинета, тяжело опираясь на трость — погода стоит сырая, и у него обострился ревматизм. Выдыхаю с облегчением — неприятно чувствовать себя непутевой школьницей, которую отчитывают и чуть только не ставят в угол. Но хотя бы с Морготовыми бумажками все будет в порядке, раз Илларион Афанасьевич обещал. Мы недолго работаем вместе, но я уже убедилась, что на него можно положиться.

Наскоро разминаю затекшие мышцы, встаю в планку, отжимаюсь с хлопком, верчу пару простых сальтух. Раз уж нет возможности полноценно тренироваться каждый день, завела привычку использовать для занятий любые перерывы — терять форму нельзя, до спокойных времен далеко, если они вообще настанут когда-нибудь. Собираюсь на обход спален — посмотреть, что делают дети, и сказать им, чтобы немедленно прекратили это безобразие. И тут зацепляюсь взглядом за кнопочный телефон, стоящий на зарядке. Проверяю — эту штуку я сама купила на днях в снажьем ларьке на углу. Там официально торгуют только теплой газировкой, но из-под полы продают почти любую бэушную технику, причем подозрительно дешево — лучше не спрашивать, почему. Вот я и прикупила телефоны для учителей — время такое, что лучше всегда оставаться на связи. Этот был выдан Иллариону Афанасьевичу. Что ж, сам забыл — пусть сам за ним и возвращается, а то только и знает, что распекать меня за безалаберность. С другой стороны… Немолодой человек с ревматизмом, и погода паршивая — мелкий холодный дождь. В конце концов, это же мне надо, чтобы биолог завтра взял трубку! Квартирует он недалеко, в четырех кварталах, и ходит медленно, я его на полпути догоню.

Накидываю куртку, кладу телефон в карман и выхожу в холодную морось. Сырой воздух замечательно распространяет запахи, так что вынюхиваю биолога за пару минут — он, как и ожидалось, ушел недалеко. По случаю непогоды улицы пустынны: дети не бесятся на площадках, старички не играют в домино, гопота не лузгает семки. Несколько снага понуро спешат по своим делам. А еще рядом человек… нет, два человека, мужчины, причем запах обоих выдает сильные эмоции. От одного исходит хмурая злость, а от другого — острая тревога на грани паники, и оба на взводе.

Может, ничего особенного не происходит — чужаки, особенно люди, обычно некомфортно себя чувствуют в снажьих кварталах, потому стараются без крайней нужды здесь не задерживаться. Только вот эти двое топчутся под дождем уже довольно долго… причем не где-нибудь, а рядом с подъездом, где квартирует Илларион Афанасьевич. Надо бы выяснить, в чем дело.

Заворачиваюсь в тень и перехожу на бег. Обгоняю ковыляющего по слякоти учителя и оцениваю обстановку возле его подъезда. Два короткостриженых крепыша в одинаковых кожаных куртках — один постарше, другой совсем зеленый — прячутся за углом. Позы и движения напряженные. В руках — обломки металлических труб.

Выжидаю в тени рядом с ними — чужие разборки мне не нужны, я не бэтмен какой-нибудь, чтобы нести на улицы справедливость. Однако эти двое явно высматривают кого-то определенного… Прятаться от людей нетрудно — по сравнению со снага они глухи и лишены обоняния. Когда фигура моего биолога проступает сквозь морось, один шепчет другому:

— Идет, ска. Готовность!

Оба перехватывают трубы поудобнее. Что ж, готовность так готовность — продеваю озябшие пальцы в новый кастет, который мысленно называю «детским», и аккуратно бью в висок сперва старшего, хмурого, а потом младшего, с потеющими ладонями. Тела одно за другим шмякаются в грязь — вот так просто!

Нет, не так просто. То ли кастет подвел, то ли рука дрогнула — но первый противник остается в сознании, и в следующий миг в его руке вспыхивает белизна. Яркий луч бьет прямо в глаза — мир взрывается белым адом. Я слепну и выпадаю из тени. Бойцу хватает секунды, чтоб сделать подсечку. Падаю, группируюсь, перекатываюсь — но противник уже здесь. Его кулак с размаху рассекает воздух в сантиметре от виска. Свист. Рывок в сторону. Перед глазами — мерзкая рябь, но слух еще работает. Ловлю шорохи, шаги, дыхание. Уворачиваюсь от второго удара и бью туда, где по прикидкам должна быть шея. Мимо! Рядом с ухом с воем проносится что-то тяжелое — труба? ствол? — едва успеваю рвануться назад. Со всей силы заряжаю мужику ногой в пах — не до благородства сейчас!

Раздался хриплый вопль, тело противника сгибается пополам. На десерт бью ребром ладони в шею, резко, без размаха. Он оседает, хрипит, затихает. Отползаю, прижимаясь к стене. Физически цела. Но глаза… Перед ними все еще пляшут черно-белые пятна. Хреново — я не смогу сейчас уйти в тень…

— Соль, вы в порядке? — голос запыхавшегося Иллариона Афанасьевича дрожит. — Вот, обопритесь на мою руку, вставайте…

Надо же, усвоил наконец, как нужно меня называть. От помощи не отказываюсь — не тот момент, чтобы демонстрировать феминизм.

Кажется, оба тела на мокром асфальте едва дышат, но на всякий случай уточняю:

— Эти… что с ними?

— Живы, но без сознания. Соль, прошу вас, пройдемте в мою квартиру.

— Позже. Надо их допросить, узнать, кем они посланы и для чего…

— В этом нет необходимости. Мне известно, кто прислал этих людей. Пройдемте в дом, вы вся дрожите.

Действительно — адреналин схлынул, и меня