"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

Я не мог больше ждать. Я встал на колени, обхватил бедра Мавки и одним мощным, властным толчком вошел в нее. В ее невероятную, обжигающую, пульсирующую глубину. Она вскрикнула, впиваясь ногтями мне в плечи, ее тело прогнулось назад, как лук. Я начал двигаться — резко, глубоко, чувствуя, как каждое движение заставляет ее стонать и сжиматься вокруг меня горячей волной. Ее внутренний огонь обжигал меня, плавил изнутри.

Навка прильнула к моей спине. Ее холодные груди прижались к моим лопаткам, ее ледяные руки обвили мою грудь, ее пальцы нашли мои соски, сжимая, пощипывая, посылая новые разряды удовольствия. Ее губы, холодные и влажные, скользили по моей шее, по уху. А потом она наклонилась, обхватила губами мочку моего уха и… прошептала. Не слова. Звук. Низкий, вибрирующий, похожий на гул ледника. Он вошел прямо в мозг, в кости, в каждую клетку. И все мое тело взорвалось белым светом. Оргазм накрыл меня, как лавина, вырывая из груди рык. Я впился в Мавку, чувствуя, как мое семя бьет в нее горячими толчками, а она кричала, сжимая меня изнутри, ее тело трепетало в бесконечных конвульсиях.

Навка не отрывалась от меня. Ее холод проникал в меня, смешиваясь с жаром Мавки и моим собственным пожаром, создавая невероятную, бурлящую смесь ощущений. Она держала меня, пока последние волны удовольствия сотрясали мое тело, а Мавка, обмякшая, тяжело дыша, упала мне на грудь, ее горячее дыхание обжигало кожу.

Мы лежали втроем на огромной кровати, запутавшись в конечностях, в простынях, в ароматах леса, озера, пота и секса. Мавка прижималась ко мне всем телом, ее сердце стучало, как барабан. Навка лежала с другой стороны, ее холодная рука покоилась на моем животе, пальцы слегка водили по коже.

Страх, погони, смерть — все это отступило. Осталась только эта комната, наполненная нашим дыханием, и невероятная, изматывающая, животворящая близость. Я обнял их обеих крепче, чувствуя, как огонь Мавки и лед Навки сливаются во мне в единую, спокойную реку умиротворения. Мы были вместе. Мы были живы. И этого пока было достаточно. Но увы — долго так лежать было не позволительно. Надо было решать, что делать дальше.

Всплыл в памяти разговор с отцом и смешался с ледяным страхом, что только что пронзил меня, как клинок из северного льда. Один. Одно это слово, возникшее внезапно и беспощадно, перечеркнуло всю мою спесь. Полезть в Пустоши в одиночку? Это не подвиг. Это самоубийство. Глупое, бессмысленное, о котором даже песни не сложат — просто сгинул, и все. И где искать ту самую, Главную Пустошь? Карты лгут, а легенды туманны. Нужны глаза, сотни глаз, нужны знания, нужна память. Нужны ресурсы, о которых я, Видар Раздоров, могу лишь мечтать.

А у кого они есть? Ответ был очевиден, как позолота на куполах Кремля. У него. У Бориса.

Решение созрело мгновенно, почти инстинктивно. И вот я уже здесь, в этой бесконечной приемной Темного Дворца. Воздух густ от ароматов дорогих духов, воска и невысказанных интриг. Тяжелые бархатные портьеры, золоченая лепнина, паркет, блестящий, как темное озеро. И люди. Боги, сколько людей!

Аристократы в шелках и кружевах, томно перешептывающиеся за веерами; министры в ослепительно белых и лазоревых мундирах, увешанных орденами, с лицами, вырезанными из гранита забот; чиновники поменьше, но оттого не менее важные, нервно перебирающие бумаги. Все ждут. Ждут часами, днями, может, даже неделями милостивого кивка Императора.

А меня… меня провели к нему почти сразу. Минут через пятнадцать после того, как я назвал свою фамилию дежурному секретарю.

Завистливый шепоток пробежал по залу, десятки глаз — любопытных, оценивающих, раздраженных — впились в меня. Раздоров. Этим быстрым пропуском Борис говорил громче любых слов — императорский род благоволит роду Раздоровых. И лично я, Видар, удостоен внимания.

Усмешка сама собой исказила мои губы. Расположение? Да, возможно. Но и долг. И расчет. Отец был прав — Борис не забывает тех, кто ему служил. Или может служить. Я чувствовал этот взгляд — недовольный, колючий, как иглы дикобраза, — скользнувший по моей одежде. Простая, темно-синяя форма Академии Магических Искусств. Без позументов, без эполет, без единого намека на блеск. Я выглядел здесь как воробей среди райских птиц. Чужим. Не от мира сего. Так оно и есть.

— Видар Григорьевич Раздоров, Его Императорское Величество вас примет, — голос секретаря был бесстрастен, но в глазах читалось — «Как тебе повезло, щенок».

Я встал, ощущая, как вдруг вспотели ладони. Глубокий вдох. Поправил складки на груди, смахнул несуществующую пылинку с рукава. Этот жест — попытка обрести хоть какую-то твердь под ногами. Академическая форма — мой щит и моя броня здесь. Я пришел не как проситель, а как… как что? Как наследник имени? Как маг? Как тот, кто может дать Императору то, что ему нужно? Надеюсь. Молюсь. Облил презрением секретаря, отчего он побледнел от ярости.

Впрочем, ему хватило мозгов засунуть ее себе поглубже. Потому как иначе поглубже уже засунул бы я. Не терплю хамов, страдающих провалами памяти. А о том, как род Раздоровых решает свои дела с неугодными, не слышал только глухой.

Массивная, инкрустированная дубом дверь кабинета Императора бесшумно отворилась передо мной. Секретарь склонился в почтительном поклоне — я тебя все равно запомнил, — пропуская меня. Я шагнул за порог.

Контраст был оглушающим. Если приемная гудела навязчивым роем, здесь царила тишина, глубокая, как колодец. Тяжелые ковры поглощали шаги. Воздух пах старым деревом, кожей переплетов и едва уловимым, холодным ароматом ладана. Высокие окна, затянутые полупрозрачным шелком, заливали комнату рассеянным, почти мистическим светом. И в центре этого пространства, за огромным столом, покрытым картами и свитками, сидел Борис Федорович Годунов.

Он не сразу поднял голову, продолжая что-то помечать пером на развернутом перед ним документе. Его фигура, даже сидя, излучала невероятную мощь и спокойствие. Лицо, обрамленное короткой, уже тронутой сединой бородой, казалось высеченным из камня — умным, жестким, невероятно усталым и невероятно живым одновременно. Глаза, когда он все же поднял их на меня, были темными, проницательными, как два бездонных колодца, готовых поглотить любую ложь.

— Видар Григорьевич, — его голос был низким, негромким, но заполнил собой всю комнату, как гул большого колокола. — Рад видеть тебя. Подойди ближе.

Я сделал шаг, потом еще один. Гул в ушах не стихал. Пустоши. Один. Смерть. Помощь. Эти слова бились в висках в такт