"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

знал обо мне. И он боялся. Боялся настолько, что послал мою же мать убить меня. Это меня не пугало. Это давало ярость. Холодную, как сердце Пустоши, и жгучую, как свет моего дара.

Я накрыл ее дрожащие руки своей.

— Теперь ты будешь жить, мама, — сказал я, и в голосе не было места сомнению. — Будешь жить и помнить. Чтобы мы знали врага в лицо. Чтобы мы знали цену победы. А с кровью… — я посмотрел на свои зажившие пальцы, — … мы разберемся. Вместе. Род Раздоровых пачкал руки и не в такой крови. Главное — что ты вернулась домой. Остальное… переживем.

Она не ответила. Просто сжала мою руку с отчаянной силой утопающего, нашедшего соломинку. Ее рыдания стали тише, но глубже. Это были слезы не только боли и стыда. Это были первые слезы освобождения. Долгого, мучительного пути из Бездны обратно к свету. И я знал — этот путь только начался. Для нее. И для меня. Ибо враг показал свое самое страшное оружие. И я должен был быть готов ответить. Не только магией. Но и силой духа, способной выстоять даже против тени собственной матери….

Дверь трапезной распахнулась под моей рукой. Я пропустил мать вперед — и сам замер на пороге, наблюдая.

Она вошла не как гостья. Вошла как княгиня Раздорова, вернувшаяся из небытия. Прямая, с высоко поднятой головой, бледная, но сияющая какой-то внутренней, ледяной решимостью. И в том самом лиловом платье. Там, где я рвал ткань и плоть, чтобы добраться до Пустоты, зияла дыра, окаймленная бурыми, запекшимися пятнами крови. Она не стала его менять. Это был ее стяг. Ее свидетельство битвы и возвращения.

Эффект был… феерическим.

Отец, только что что-то горячо объяснявший бледным и все еще перепуганным Сатаней и Алевтине, вскочил так, что тяжелый дубовый стул грохнул об пол. Он застыл, не дыша, его взгляд прилип к ней, полный немого обожания, неверия и дикой, животной радости. Казалось, он вот-вот рухнет на колени или зарычит от счастья.

Девушки ахнули хором. Сатаней, обычно невозмутимая, широко раскрыла свои угольно-черные глаза, прижав изящную руку к груди. Алевтина просто открыла рот, глядя на окровавленное платье и на лицо, которое уже не было лицом «графини Злобиной». Черты проступили яснее, роднее, жестче — черты Ольги Раздоровой. Они смотрели на призрак, внезапно обретший плоть и кровь. И на кровь эту — реальную, запекшуюся — в частности.

— Мир вашему дому, — голос матери звучал низко, хрипловато от пережитого, но невероятно твердо.

Она обвела взглядом стол, остановившись на отце. Глаза их встретились — и в воздухе почти затрещало от натянутой струны десятилетий разлуки, боли и любви.

— Григорий. Дорогие гостьи. Простите за… беспокойство. Старые раны дали о себе знать слишком не вовремя.

Она позволила себе легкую, едва уловимую усмешку, глядя на свое платье.

— Но, как видите, я жива. Более чем.

Отец нашел в себе силы сделать шаг вперед. Потом еще один. Он не бросился к ней, не обнял — это было бы не в его стиле. Он подошел, остановился в шаге, его могучая грудь тяжело вздымалась.

— Оля… — одно слово, вырванное из самой глубины души. В нем было все. И вопрос, и мольба, и надежда.

— Гриша, — она кивнула, и в ее глазах блеснули слезы. Быстрые, скупые. — Позже. Сначала надо успокоить наших гостей. Они, кажется, пережили сегодня не меньше нашего.

Она повернулась к Сатаней и Алевтине. И тут случилось неожиданное. Гордая кавказская княгиня первой встала из-за стола. Не кланяясь — склонив голову, как равная перед равной. В ее глазах читалось уважение, замешанное на суеверном страхе перед тем, что она видела.

— Княгиня Ольга, — произнесла Сатаней, и ее гортанный голос звучал почтительно. — Дом ваш под счастливой звездой, коль супруга возвращается из царства теней. Честь нам великая — быть свидетелями такого чуда.

Она вынула из складок платья тонкий, расшитый серебром платок и протянула его Ольге.

— Ваша рана… если позволите…

Алевтина тоже поднялась, оправив бархатное платье. Ее румяное лицо было серьезным.

— Правду молвят, княгиня, — сказала она просто, по-сибирски прямо. — Раздоровы крепки корнями. И любовь ваша… — она кивнула на отца, стоявшего как вкопанный, — … видно, и смерть одолела. Рады за вас. Искренне.

Мать взяла платок Сатаней, прижала его на мгновение к окровавленному месту на груди — не столько из нужды, сколько из вежливости. Ее взгляд смягчился.

— Благодарю, милые. Но сейчас мне нужна ваша помощь не с раной, а с… гардеробом. — она сделала шаг к ним. — В моей старой комнате, надеюсь, еще что-то осталось. Поможете выбрать? И… поговорим. Объясню, что смогу. Без чудес и ужасов.

Она протянула руки, сделав приглашающий жест.

И что удивительно, обе женщины, минуту назад еще дрожащие от шока, потянулись к ней. Сатаней с величавым достоинством, Алевтина с искренним сочувственным любопытством. Мать обладала невероятной силой — силой выжившей, прошедшей ад. И это чувствовалось. Она увела их, как хозяйка, уводящая подруг в будуар. Дверь в глубь поместья закрылась.

Трапезная погрузилась в тишину. Только тяжелое дыхание отца нарушало ее. Он все еще стоял, глядя на закрытую дверь, потом медленно, как под грузом невероятной тяжести, повернулся ко мне. Его лицо было бледным под загаром, глаза горели.

— Видар… — он хрипло произнес мое имя.

Не вопрос. Мольбу о подтверждении. Что это не сон. Не морок. Не иллюзия.

Я подошел к столу, налил две полные чарки крымского вина, густого, как кровь. Пододвинул одну отцу.

— Садись, батя. Пить будем. И говорить…

Глава 14

Мы перебрались в его кабинет и сели. Он обхватил чарку обеими руками, будто боялся уронить. Я начал рассказывать, стараясь остаться бесстрастным. То, что услышал от матери. Не сильно вдаваясь в подробности. Только суть — плен, Наместник, орудие в руках Пустоши, ее страшная миссия здесь. И — ее освобождение.

Отец слушал, не прерывая. Лицо его становилось все мрачнее, а в глазах пылала злоба. Пальцы нервно сжимали хрусталь с такой силой, что еще немного, и он бы разлетелся на осколки. Когда я закончил, он долго молчал. Потом резко вскинул голову, глаза его горели яростью и… неверием.

— Ложь! — вырвалось у него хрипло. Он хлопнул кулаком по столу, посуда, жалобно зазвенев, подпрыгнула. — Не может быть! Только не Оля! Она… она на такое не способна! Это