"Фантастика 2025-169". Компиляция. Книги 1-24 - Никита Киров

часто, но как-то… правильно. Словно отрепетировано. Голос мягкий, ровный, без рязанского говора, скорее, столичное произношение. Рассказывала она о своем небольшом рязанском имении, о тихой жизни, о любви к книгам и музыке.

— Отец мой, Андрей Злобин, всегда говорил о вашем роде с большим уважением, князь Григорий, — обратилась она к отцу, склоняя голову. — О вашей силе и… непростой судьбе.

Я стандартно поинтересовался, почему ее выбор пал на отца.

— Сила духа привлекает. И… одиночество. Мне кажется, я понимаю его. Жизнь в тишине имения порой слишком тиха, — она чуть вздохнула. — Что касается будущего… Тихий дом. Помощь в делах рода. Возрождение семьи. И… надеюсь, взаимопонимание.

Все было гладко. Слишком гладко.

Я слушал, задавал уточняющие вопросы, улыбался, кивал. Отец сиял, явно довольный и вниманием, и выбором. Сатаней восхищала своей мощью, Алевтина — практичностью и искренностью. А Татьяна… Татьяна казалась идеальной. Умной, тактичной, скромной, красивой.

Почему же тревога не уходила, холодный комок под ложечкой только сжимался, когда она говорила внешне правильные слова? Я ловил себя на том, что все чаще смотрю в ее сторону, ищу в ее миловидном лице, в ясных глазах… Что? Подвох? Фальшь?

Она ловила мой взгляд и отвечала той самой безупречной улыбкой. Ничего. Ни тени смущения, ни капли нервозности. Совершенство. И именно это совершенство настораживало. Ее истории о тихой рязанской жизни были выверены, как параграфы учебника. Любовь к книгам? Назвала несколько модных столичных романов, но не смогла ответить на мой вопрос о довольно известном трактате по истории Рязанского княжества, который должен был быть в любой уважающей себя библиотеке. «Ах, этот старый фолиант? Кажется, он у нас был, но, боюсь, требует реставрации…» — отмахнулась она с легким сожалением.

Отец, подогретый добрым крымским вином, разговорился, рассказывая о своих военных походах молодости. Сатаней слушала с вежливым интересом знатока, Алевтина — с искренним вниманием женщины, знающей цену труда и риска. Татьяна же… Она кивала в нужных местах, ее глаза были широко открыты, выражение лица заинтересованное. Но слишком заинтересованное. Слишком… включенное. Как у актера, добросовестно играющего роль.

И вот, когда разговор уже пошел на убыль, когда основные блюда были сменены изысканными десертами и ароматным кофе, а отец, довольный, откинулся в кресле, я почувствовал это.

Сначала — легкий озноб по коже. Ни с того, ни с сего. Как будто сквозняк из ниоткуда. Потом — едва уловимое ощущение… пустоты. Не физической пустоты в комнате, а чего-то иного. Как будто воздух рядом с Татьяной Злобиной стал чуть разреженным, чуть менее… реальным. Как перед грозой, но без грозы. Как в преддверии чего-то ненастоящего.

Я замер, кофейная чашка застыла на полпути ко рту. Взгляд сам прилип к графине. Она в этот момент аккуратно отодвигала свою тарелку с недоеденным десертом. Ее движения были плавными, грациозными. Совершенными. Но от нее… тянуло. Тянуло холодком. Тянуло тишиной, в которой нет эха. Тянуло тем самым ощущением выхолощенной, мертвой пустоты, которое я знал слишком хорошо. Ощущением, которое вибрировало в костях на границах Пустошей.

Пустошью.

Не запахом. Не видимым изъяном. А самой сутью. Аурой. Подделкой жизни, скрывающей за миловидной маской нечто иное. Что-то, что пришло не из рязанской глубинки, а из тех самых мест, куда я собирался вести свою экспедицию. Что-то, что научилось носить человеческий облик, говорить человеческими словами, но не могло скрыть своей истинной природы от того, кто слишком близко подходил к краю Пропасти.

Ледяная волна прокатилась по спине. Чашка дрогнула у меня в руке, кофе расплескался на скатерть. Отец, смеявшийся над какой-то шуткой Алевтины, обернулся, встревоженный:

— Видар? Что с тобой? Устал?

Татьяна Злобина тоже подняла на меня глаза. Серые, глубокие, как колодцы без дна. В них мелькнуло что-то — не тревога, не удивление. Скорее… любопытство? Оценка? Как хищник, почуявший, что жертва вдруг осознала опасность.

— Ничего, отец, — я заставил себя улыбнуться, отставил чашку, вытирая рукой капли. Голос звучал хрипло. — Просто… мне нужно ненадолго вас оставить. Кофе слишком крепкий, видимо.

Я встал, стараясь не смотреть на графиню, но чувствуя ее взгляд на себе, как прикосновение холодного шелка.

— Простите, дамы, отец, мне необходимо отлучиться. Скоро вернусь.

Я почти выбежал из столовой, оставив за спиной недоуменный взгляд отца, удивленные лица Сатаней и Алевтины и… этот пронзительный, бездонный взгляд графини Злобиной. В прихожей, опершись о холодный мрамор колонны, я сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь заглушить бешеный стук сердца и ледяной ужас, сковывающий грудь.

Пустошь. Она сидела за столом с моим отцом. Ела его хлеб. Улыбалась ему. Говорила о будущем. О браке. И он, обретший наконец контроль над своим проклятым даром, мечтая о тихом счастье, не видел… не чувствовал! Как могло это существо проникнуть сюда? Что ему нужно? От отца? От меня? От рода Раздоровых?

Тревога, мучившая меня с утра, обрела ужасающие очертания. Пустоши не просто ждали меня где-то на окраинах. Они уже здесь. Они рядом. И их агент — миловидная, «идеальная» графиня из Рязани — только что улыбалась моему отцу.

Мир вокруг внезапно потерял твердость. Тихий дом, наполненный запахом еды и смехом, стал вдруг чужим и опасным. Я посмотрел в темное окно прихожей. В отражении стекла, в кромешной тьме за ним, мне почудилось на мгновение нечто — бледное, безликое, с глазами-щелками, глядящее прямо на меня. Или это был просто отсвет свечи?

Метнулся к себе, поднапрягшись, сдвинул кровать, получая доступ к своему тайнику. Дважды нажал на доску пола, и та со щелчком приподнялась. Я сунул руку в образовавшуюся щель и сразу нащупал плотный комок, завернутый в ткань. Вот и пригодилась эта вещь, некогда заказанная мной и сулящая хорошую прибыль, если я ей воспользуюсь. Я долго колебался, прежде чем ее брать. Но тогда в планах у меня было свалить из дома, поэтому выбора-то особого не было. Зато сейчас ей можно воспользоваться по-иному.

Да, это был тот самый «Распознаватель Сути» — артефакт, запрещенный в империи. Он мог узнать код сейфа, он мог показать все уязвимые места на теле человека и указать на его болезни, он мог показать, где лежат деньги и сколько. Все, что связано со скрытым, все, что люди прячут, он находил. Редчайший экспонат, стоящий безумных денег и которого нет в свободной продаже. Как предыдущий хозяин тела смог договориться о его покупке, я понятия не имел, но купил его уже я, ухватившись за обрывок воспоминания.

Но было у него одно достоинство — он позволял видеть