Другая жизнь. Назад в СССР. - Михаил Васильевич Шелест

- Ты охренел. Чтобы меня вместо тебя били. Ты же сам говоришь, это – гоп-стоп. Дали по башке тяжёлым и «Вася не чешись». Два жмура.

- Да вдвоём мы отобьёмся.

- Грек, это – гоп-стоп. Грабёж. А с оружием – разбой. На такие преступления люди ходят с определённой целью – завладеть имуществом любыми путями. С тебя джинсы ещё не снимали?

Валерка покрутил головой.

- Снимут, если будешь шляться по ночам. А ты по ночам и шляешься. Правда ведь?

- Так дают записать на ночь.

- Ещё нужно подумать, не подставляют ли тебя такими ночными прогулками твои дружки? На счётчик поставили?

- Чо?

- На рифму напрашиваешься?

- На какую рифму? Странный ты какой-то, Мишка.

Я отмахнулся.

- Проценты накрутили?

- А-а-а! Пока не отдам? Пытались, да. Но были у меня бабки. Сразу и рассчитался.

- Не, Валера. Твоим телохранителем я не буду. И всё. Вали давай. Мне уроки учить надо.

Валерка ещё какое-то время покачал меня, но, поняв, что я непоколебим и начинаю постепенно закипать - испарился.

- Надо же какой шёлковый становится человек, если ему хорошенько впороть?! – мелькнула философская мысль. – И ухмылочка куда-то делась. Не исчезла совсем, но, как-то, размазалась по лицу.

* * *

На тренировке я не рвал себя, а больше налегал на физику и подходы. Коли с Валерой не было, а Георгий Григорьевич про поездку на соревнования мне так ничего и не сказал. А не сказал, так и я не «рвусь из кожи, из всех сухожилий»… Мы навесили на Кауфмана Сашку ремень с утяжелителями и я его натягивал на себя. Потом он меня натягивал на себя без утяжелителя. И такую карусель мы крутили целый день. В смысле – всю тренировку.

Потом я поотрабатывал на Сашке – он был тяжелее Игоря – броски. Кауфманы приставали ко мне показать им «те» приёмчики, но я, косясь на тренера, только кривился и посылал их «в сад».

- Идите, - говорю, - в сад.

Закончил я тренировку хорошей тяжелоатлетической заминкой с гантелями и штангой. Покачал спину, поподтягивался с грузами, поприседал со штангой.

Когда я после душа переодевался, в раздевалку вошёл тренер и как всегда, немного шепелявя, как Брежнев, он даже чем-то был похож на Леонида Ильича – у него была челюстная травма во время Отечественной войны – сказал:

- Вижу, сказали тебе про поездку, Миша. И ты, вроде как сегодня старался. Но… Отец твой звонил мне сюда днём…

Тренер посмотрел на меня, а у меня мелькнула мысль:

- Не верит он в меня. Отец в меня не верит. Надо же было мне дожить до такого! Что же я за человек-то такой в его глазах? Что он про меня думает?

- Сомневается он в тебе.

- Это крындец, - подумал я. – И как теперь с таким жить? Как жить, когда отец во мне сомневается? Хотя? А что я из себя представляю на сегодняшний день? В голове ветер, в жопе дым… Как говорила бабушка про тётку. Не мне говорила, но я слышал.

- Папа, как всегда, категоричен, - сказал я. – Для него лучше, как бы кого не обидеть и не подвести. Вот он и опасается, что я облажаюсь на соревновании.

- Не-е-е-т… - остановил меня рукой тренер. – Он не этого опасается. Он опасается, что ты не выложишься до последнего. Ты же ко всему относишься спустя рукава.

- Я бы сказал по-другому: «на отъ*бись», - подумал я. - И ведь они правы. Именно так я и относился ко всему сильно не утруждая себя по жизни ни в чём. Сука! Стыдно-то как. Отец у меня другой. И братья у него мужики настоящие, работящие. И братья мои двоюродные… А я какой-то… Да-а-а. Это фенита ля комедия. Момент истины. Мля…

- Что молчишь? – спросил тренер.

- Вы же всё равно уже приняли решение, - дёрнул я плечами. – А про себя могу сказать одно. Я приложу максимум усилий, чтобы оправдать оказанное мне доверие.

- Ну, хорошо, Миша. Я на тебя надеюсь, - сказал Георгий Григорьевич и вышел из раздевалки.

А я сел на скамейку и заплакал.

Глава 7

По дороге домой – я пошёл пешком – мне думалось, что жизнь кончилась. И в общем-то так и было. Эта жизнь кончилась. Не хотелось никого видеть. Хотелось просто замёрзнуть на улице. Спортивная сумка с формой противно била меня по заду, когда я ускорялся, словно говоря, ну куда тебе спешить? Там тебя ждёт он. Твой судия, который приговорил тебя окончательно: «Не дееспособен». Молоток упал и зал охнул. «Пожизненно».

Иногда я начинал снова плакать. Мне было жалко себя и я… В этот момент я ненавидел отца.

- Неужели я смог бы сказать чужому мне человеку, что мой сын может тебя подвести, поэтому ты с ним не водись. Да, однозначно не сказал бы я так про своего сына. Если бы он не был преступником. Но ведь я не был преступником! Зачем меня так?!

Я «поковырял» своё будущие предоставленное мне кем-то, и не увидел ничего подобного тому, что случилось сегодня. Не увидел, но не факт, что его не было. В смысле, не было его звонка тренеру и разговора с ним обо мне. Тогда просто не знал почти до последнего, что еду на соревнования. Я и не прилагал никаких усилий, поэтому. Это я сейчас заранее знал, что поеду, а потому пришёл на тренировку, а тогда я только за месяц до поездки и появился в спортзале. Поэтому совсем е факт, что этого разговора не было и в той мое жизни, только я о нём не знал. Затёрся он в голове у тренера. Или некого ему было брать, действительно.

Сейчас-то он зачем сказал. Ему нужно, чтобы я разозлился на всех: на отца, на него и на себя и выложился по максимуму. А тогда? Сказал бы он мне такое за месяц до поездки, да и послал бы я их всех куда подальше с этой поездкой. И может быть, вообще бы самбо забросил. А может и чего похуже бы сделал.

- А сейчас? – спросил я себя. – Что сейчас останавливает? Сделать чего похуже… Как жить то после такого?

Тут «старая» память подсказала, что ведь был