Часовые I. Марс наш! - Эдуард Павлович Поляков

— Какие ещё верёвочки и зачем их поджигать? — стервозно подметила Лиза.

— Голуби вернутся домой, в гнёзда на родные крыши. Тлеющая верёвочка на их лапке поджигает соломенную крышу. Ну а дальше вы знаете…

Вот так до преступно скомкано пересказал я фабулу легенды о княгине Ольге.

— Всё же не так было! — возмутилась Лиза. — Княгиня Ольга не привязывала никаких верёвочек! Она тупо сожгла Гнездово! Сожгла, подчинив нуль-элементом пламя!

— Ага, — скептически хмыкнул Борис.

Хмыкнул и продемонстрировал один из навыков соник-инженеров — идеальную память.

— 'Покормив из рук огонь очага, приручила Ольга пламя.

И в горести вдовьей обрушила гнев его праведный,

На головы убийц и клятвопреступников.

И детей их. И рода их…'

— И что тебя смущает? — теперь доля презрения досталась и Борису.

— Подчинила нуль-элемент без гант-перчатки⁈ — продолжал улыбаться техник. — Ты же типа талантливая нуль-синтезатор. Сама-то повторить сможешь? Или тоже начнешь разгонять бред про волшебные палочки?

Лиза поджала губы.

— И вообще, первый прототип гант-перчатки был впервые создан на пятьсот лет позже!

Тут образ скептика примерила уже Лиза.

— Ты про Леонардо да Винчи⁈ — брызжа недоверием, процедила «Комсомолка». — Высосанная из пальца легенда, типа, поступив на службу к Чезаре Борджиа в качестве военного инженера, да Винчи изобретает артефакт под названием «Перст войны», который считается первым прототипом боевых гантов. Бла-бла-бла… И у нас имеется только упоминание о «Персте войны», а сам артефакт не сохранился!

— Всё логично! — защищался уже соник-инженер. — Да Винчи уничтожил перчатку перед возвращением во Флоренцию, чтобы она не досталась Борджиа!

— Ой, как удобно! — передразнила его Лиза и обратилась ко мне. — Зачем ты нас сюда привел? — нервно дернула щекой Лиза.

Посреди наполняющегося пятничными посетителями паба «Комсомолке» было неуютно настолько, что девушка не притронулась даже к пиву.

А вот Борис чувствовал себя отлично! Умял порцию говяжьих ребрышек, две кружки лагера и активно осваивал мою сырную тарелку с оливками.

— Чтобы преподать урок! В конце концов, я ваш наставник.

Лиза закатила глаза.

— И угостить Борю лучшим пивом в Европе! — усмехнулся я.

— И какой урок можно выучить в пивнухе? — всё ещё пытаясь поднять свой авторитет, Лиза. Как истинный носитель комплекса отличника, не могла иначе.

— Это, скорее, тест, — пожал плечами я. — Тест на своего. Вот посмотри на Бориса. Он его прошёл.

В ответ Борис удивлённо оторвался от кружки пива, с усами из пенной шапки «Чуваш» выглядел особенно комично.

— А ты, — кивнул я «Комсомолке». — Провалила.

— Я никогда не проваливаю тесты, — нервно дернула она щекой.

— Борис, — вновь отвлёк я паренька.

В этот раз он уничтожал оливки.

— Посмотри на зал, присутствующих, Лизу и скажи, что бросилось тебе в глаза?

— Это просто — Лиза не пьёт! — выдал очевидное парень.

— Ты ловишь это подсознательно, да? — подмигнул я Борису.

Очевидно, осознание, что она вторая, очень кольнуло самолюбие «Комсомолки».

— Ага, — подтвердил моё предположение парень. — Если кто-то не пьёт, это сразу настораживает. Сразу думаешь: «А не стукачок ли этот трезвенник? Ну, или коллаборант… Шпион Британики, или СШВ.».

— Звучит как тост! — отсалютовал я Борису кружкой.

Парень, не растерявшись, поднял свою кружку, а потом мы оба посмотрели на Лизавету.

— Что? — будто не понимая, к чему ее склоняет коллектив.

— Пей давай.

— Я не пью. Совсем, — твердо заявила Комсомолка.

— Поэтому ей и не быть Часовой! Понимаешь? — спросил я у Бориса и тут же ответил на этот риторический вопрос. — Она не умеет сливаться с местностью!

— Это я не умею? — подняла бровь «Комсомолка».

Для нее это прозвучало как вызов. А я в очередной раз про себя усмехнулся, какие же эти студенты из СССР наивные! Ей богу, как дети малые!

Я поднял руку, привлекая официантку. И когда девушка подошла, попросил:

— Лайм и апельсин дольками, лед, гранатовый сироп — пятьдесят и водки — триста.

Официантка кивнула, и через минуту рядом с трехлитровой башней пива на столе появился набор для превращения его в ерш!

— Две дольки лайма, сироп для сладости, можно брать любой по вкусу, — замешивая в кружке с пивом ингредиенты, озвучивал я рецепт. — две трети пива, треть водки, и… ерш «Ракета "Земля-воздух» готов! Пробуй!

Борис пододвинул бурлящую малиновой пеной кружку к девушке.

— Ну давай, «Комсомолка», — подмигнул я. — Это ерш. Русские пьют его пинтами.

Лиза решительно прищурилась, а потом протянула руку и со сноровкой бывалого выпивошки почти залпом опрокинула в себя честные ноль-семь литра!

— А ничо так! — облизнув губы, подмигнула наша примерная Гагарина. — Вкусненько.

Для неё это был вызов, и Комсомолка в очередной раз доказала, что не боится вызовов, наивно поведясь на такую простую провокацию. Зелёные глаза девушки осоловело заблестели, на щеках заиграл румянец, и, кажется, только сейчас она расслабилась по-настоящему.

Но то, как быстро хмельной ерш ударил ей в голову, вкупе со словами о том, что девушка вообще не пьёт, вызвали нехорошие мысли. Ой, неспроста наша румяная «Комсомолка» так категорична. Ой, не с проста.

— Вот, Гагарина, — осклабился Борис. — Теперь мы повязаны, и я могу хоть немного тебе доверять.

— Именно! — подметил я, показав парню большой палец. — Ничего так не сплачивает, как соучастие в преступлении.

— Вы это о чем? — стрельнула осоловелыми глазками Лиза. — Каком преступлении?

— Ну как же? — удивленно развел я руками. — Раскрытие личности перед аборигенами… Передо мной, то есть.

— Два раскрытия! — выставив пальцы буквой «V», гоготнул Борис.

— Даже так⁈ — удивился я. — Ну хорошо, два раскрытия. И подлог с сокрытием смерти Первого Часового в целях спасения карьеры.

Повисла тяжелая пауза. Я буквально видел, как зеленые глаза «Комсомолки» наливались льдом ненависти.

— Что ты хочешь сказать? — замораживая своей непонятной силой ерш в бокале, процедила она.

Я примиряюще поднял ладони.

— То, что вы с «Чувашом» теперь повязаны! И как бы вы этого ни отрицали, теперь вы в ответе друг за друга. Ведь стоит посыпаться одному…

— Как он потянет другого, — закончила Лиза.

Теперь в её зеленых глазах плескалось понимание.

Четыре кружки спустя…