Барин-Шабарин 7 - Денис Старый

Его можно было бы спутать с английским офицером, вот только не было никаких знаков отличия. А костюм, который был на мужчине, скорее стилизован под армейский, чем армейским является. Да и сразу видно, что человек не бедный передо мной: отличная ткань, золотые пуговицы, шёлковая рубаха с серебряной вышивкой.

— Вы не имеете права со мной обращаться как с военным. Я известнейший репортёр…

— Мы можем вам оказать медицинскую помощь и не будем обращаться с вами как с пленным. На посмотрите, сэр на правду, я вам ее покажу! — сказал я и повернулся к Нахимову.

— Вот так мы умеем воевать, — сказал я вице-адмиралу.

Глава 7

— Так, как вы говорите вас зовут? — спросил я у раненого в ногу мужика.

— Моя фамилия Говард. Я журналист «Times», — горделиво отвечал мне пленник на своем родном языке.

— Мистер Говард, а вы владеете русским языком? — спросил я журналиста.

— Нет, к сожалению, — ответил мне журналист.

Вопрос о знании русского языка был задан лишь только для того, чтобы я мог спокойно обратиться к Елисею. Впрочем, если Говард и солгал, то озвучивать государственные тайны рядом с ним я не собирался.

— Ты как в этом мужике смог увидеть кого-то важного? — спрашивал я своего подчинённого.

Дело в том, что, пусть и ткань дорогая, пуговицы золотые, однако назвать Елисея ценителем моды и знатоком, что отличит золото от золотой краски, нельзя. В остальном же журналист был похож, скорее, на русского мужика, чем на рыцаря пера. Густая, причём, нечёсаная борода, длинные, также не особо ухоженные волосы. И где тут рассмотреть в мужике журналиста? И сапоги… В лучшем случае в России такие могут носить купцы-однолавочники, только встающие на путь коммерции.

— Так они пробовали его защищать, — Елисей указал в сторону английского полковника.

— Господин генерал-майор, может, вы уже доложитесь мне, а после будете переговаривать со своими солдатами? — сказал Нахимов.

Признаться, я был без понятия, почему произошла такая резкая смена настроения у вице-адмирала. Вроде бы, напротив, должен радоваться тому, как тут, с кондачка была проведена операция и в руках русского командира, сто есть у него, уже целый полковник. Это, если не учитывать журналиста, которого, скорее всего, придётся отпускать. Возможен обмен на русских офицеров.

А еще, Нахимов оказался не сказать, что сильно благодарным мне человеком. Мы-то уже были представлены. Общались и ранее. Хотя… Я, наверное, слишком многого хочу. Как тот ребенок, что за каждый свой поступок, пусть и обязательный, но хороший, ждет похвалы. Вот и для меня идти к победе обязательно, но стоит ли ждать после каждого поступка благодарности?

— Мы можем отойти с вами в сторону? — спросил я у Павла Степановича, не желая выяснять причины перепадов настроения командующего в присутствии подчинённых.

— Вы понимаете, что журналиста мы должны будем отпустить, и что он напишет английской газетенке? — своим вопросом Нахимов дал мне понять, почему он злится.

— А разве же они, журналисты английские, как и французские, не поливают нынче грязью нашу страну и нашего государя? — задал я встречный вопрос.

— Наше командование весьма чувствительно ко многим статьям, что выходят за границей, — пояснил мне Нахимов.

Я не стал высказываться на эту тему. Желания адмирала Александра Сергеевича Меньшикова для меня не особо весомы. Да и самого Александра Сергеевича здесь нет, поэтому решение принимать не ему. Кроме того, журналиста мы конечно отпустим. Вот, только я имел немалое желание пообщаться с ним.

— Да и то, как вы нынче воевали… Мне сие обдумать еще нужно. Поймите меня правильно, я за любую войну, главное — победить врага. Но они нас называют варварами, дикарями. И только что мы доказали, что таковыми и являемся, — Нахимов выразил мысль, которая присуща большинству нынешних офицеров.

Вот это желание воевать в белых перчатках для меня непонятно. Есть же пословица, то ли у французов, то ли у англичан, гласящая, что нельзя приготовить омлет, не разбив при этом яйца. Вот я и делаю: разбиваю яйца, да и другие части тела французской, английской, и турецкой гадине.

— Вы прикажете отказаться от таких форм войны? — спросил я, также демонстрируя своё недовольство.

— Нет. Но всё это мне нужно обдумать, — сказал Нахимов, развернулся и пошёл прочь.

Не понимаю. Неужели на глазах вице-адмирала, как и других офицеров убили ещё такое малое количество русских воинов, что они не окончательно поняли, что эту войну выигрывать нужно жёстко? Да, знаю, что во время Первой мировой войны русским снайперам порой офицеры не подавали руки. Мол, нельзя убивать даже врага из-за угла. Но дикость, как по мне, именно в том и состоит, чтобы отказываться от новых методов ведения войны, методов, которые способны приблизить Победу.

— Раненых в наш лазарет! — приказал я Елисею, после обратился к офицерам, всё так же стоящих неподалеку от меня, и от моих пленников.

— Честь имею, господа. По случаю своего прибытия тех, кто не будет занят на службе, вечером приглашаю к себе. Песни, еда и в умеренном количестве шампанское, обещаю, — сказал я и отправился прочь.

Не стал уточнять, куда это я к себе приглашал. Захотят, узнают. Штаб своего корпуса, как и собственное жилище, я намеревался расположить в доме своего тестя в Севастополе. Не такой большой город, чтобы не знать, какие здания и сооружения находятся неподалеку от побережья. Приятный двухэтажный особняк практически в центре города вполне подойдёт и под военные нужды, и под бытовые.

Подъезжая к своему временному жилищу, я заметил множество офицеров. Постепенно, полками, или даже батальонами, мой корпус заходил в Севастополь. И по приходу каждое воинское подразделение должно было обозначиться в штабе корпуса. Ну а тут должны были решить, где размещать такую массу людей. Я арендовал в городе все, что только можно было арендовать, как и склады, так и пустующие дома людей, покинувших Севастополь.

Наверное, я немного преувеличиваю количество тех войск, которыми сейчас располагаю. Всё же, скорее, это дивизия, пусть и усиленная. Ещё не пришли все те войска, которые должны были пойти под мое командование. И на данный момент я располагаю лишь четырнадцатью тысячами штыками и саблями. А должен буду командовать более, чем двумя десятками тысяч солдат и офицеров.

И тут у меня возникает закономерный вопрос, а никто не желает меня повысить в чине до