Варяг III - Иван Ладыгин

Вигго заметил это мгновенное преображение. Его губы медленно растянулись в широкой кровожадной улыбке. Он медленно, словно дикая кошка, поднялся с валуна, возвышаясь над ней своей могучей фигурой. Подошел так близко, что почувствовал ледяной холод, исходящий от ее кожи, и запах страха — кислый и резкий.

— Ты можешь это сделать, — тихо прошептал он, заглядывая ей прямо в душу, сверля ее своим тяжелым, пронзительным взглядом. — Я вижу, ты хочешь. Пронзи мое сердце! У тебя есть шанс. Один-единственный. Шанс стать героиней в глазах своих подружек. Шанс умереть с мыслью, что ты победила.

Она замерла, завороженная его взглядом, как кролик перед удавом. Ее рука с ножом дрогнула.

— Но тогда, — продолжил он с мрачным удовольствием. — твоих подружек прибьют к носам моих драккаров, как украшения. Морские ветра будут свистеть в их волосах, а чайки — выклевывать им глаза. А тебя… тебя живьем скормят моим псам. Они голодны. И им нравится теплое, трепещущее мясо. Они начнут с мягких мест. Ты боишься смерти, южный мотылек? Дрожишь перед вечными льдами Хель?

Его слова повисли в морозном воздухе. Искра в глазах рабыни погасла, затоптанная лавиной ужаса. Она судорожно сглотнула, и, опустив взгляд, почтительно, обеими руками, протянула ему нож рукоятью вперед.

Вигго взял его, взвесил на ладони и с театральным вздохом разочарования спрятал за пояс.

— Жаль. Я уже предвкушал новую шкуру для моей коллекции. Вы все, южане, одинаковы. Дрожите перед вечным покоем. Цепляетесь за свою жалкую, никчемную жизнь, как ракушка за днище корабля. Вы не понимаете, что смерть — это не конец. Это дверь. Дверь в пиршественный зал Одина. В светлую Вальхаллу, где льется рекой хмельной мед, где вечно длится самая яростная, самая прекрасная битва, а по вечерам твои раны заживают, и ты пируешь с самими богами! Мы, викинги, лелеем смерть. Мы ждем ее, как невесту. Мы поем ей песни. Мы идем к ней с улыбкой на устах! А вы… вы лишь удобряете собой нашу землю. Служите фоном для нашей саги.

В этот момент с моря донесся протяжный и тоскливый звук рога.

Вигго резко повернул голову. Из-за темного, поросшего чахлыми соснами мыса, словно смертельно раненый зверь, тяжело и медленно выходил драккар. Его некогда алый парус был изорван в грязные клочья, щиты на борту, символ гордости и непобедимости, потемнели от гари, крови и морской соли. Это был корабль его отца, Харальда Прекрасноволосого. Но триумфом здесь не пахло. Скорее — бегством.

Потом его взгляд упал на нос корабля. Туда, где обычно красовалась резная свирепая голова дракона, вселяющая ужас в сердца врагов. Теперь там болталось нечто. Изуродованное, почти сгнившее, почерневшее от времени и непогоды тело. Его едва можно было опознать как человеческое.

По морю, словно стая раненых птиц, шли и другие корабли. Жалкие, потрепанные остатки некогда величественного, непобедимого флота Харальда. Тени былой мощи. Зрелище, от которого кровь стыла в жилах.

Вигго медленно перевел взгляд на девушек. Вся его насмешливая, садистская легкость испарилась, сменившись немой яростью.

— Проваливайте, — бросил он им сквозь стиснутые зубы. — Сгиньте с глаз моих. Если я услышу хоть один ваш шепот, хоть один смешок, сдеру с вас кожу живьем и сделаю себе новые портки. Понятно?

Девушки, не веря своему счастью, бросились к куче своей жалкой одежды, на ходу натягивая грубые платья, и пустились бежать прочь от берега, от этого демона в человеческом облике, чья ярость была страшнее любого шторма.

Вигго же не сводил глаз с приближающегося драккара. В его душе бушевал шторм. Недоброе предчувствие сжало его сердце. Неужели поражение? Неужели Харальд проиграл?

— Отец, — трепетно прошептал он в сторону корабля. — Молю богов, чтобы ты был жив. Или чтобы ты пал в бою, с мечом в руке, как подобает воину. С лицом, обращенным к врагу. А не сгнил в постели, как старый, больной пес. Ибо если ты побежден… то это значит, что в мире появилась сила, способная сокрушить нас… И мне придется иметь с ней дело.

* * *

Восковая свеча отбрасывала трепещущие тени на бревенчатые стены горницы. Воздух потяжелел от крови и аромата целебных трав.

Астрид уже вторую ночь не смыкала глаз. Силы покидали ее, уплывали, как песок сквозь пальцы, оставляя после себя лишь хрупкую, хрустальную пустоту. Движимая лишь силой воли, она меняла повязки на теле Рюрика, с содроганием глядя на багровые, воспаленные швы, на пурпурные синяки, на раны, из которых сочилась сукровица.

Она прижималась к нему всем телом, когда его била лихорадка, пыталась согреть своим теплом его ледяную влажную кожу. Шептала ему на ухо старые молитвы Фригг, заклинания, простые, глупые слова любви, которые приходили ей на ум. Все, что могло бы стать якорем, цепью, что удержала бы его душу в этом мире. Рядом с ней…

Она почти ничего не ела и не могла спать. Отчаяние точило ее изнутри, выедая последние остатки надежды.

По Буянборгу ползли слухи: «Конунг умирает, новая власть не продержалась и дня»; «Нам нужен сильный лидер, а не полумертвый скальд, пришедший из ниоткуда».

Эйвинду и Лейфу приходилось наводить порядок кулаками и угрозами. Они были ее опорой, ее щитом, двумя скалами, о которые разбивались волны паники. Но как долго щит может выдерживать напор, если меч в руках воина сломан?

Страх сжимал ее горло терновым обручем. Она потеряла дядю Бьёрна, своего могучего и неукротимого медведя. Потеряла тетку Ингвильд, чьи руки пахли хлебом и уютом. Потеряла двоюродных братьев, озорных мальчишек, чей смех еще недавно звенел в этих стенах. Весь ее мир, вся ее родня, все, что было ей дорого и знакомо, остались лежать в холодной земле или сгорели в очищающем пламени погребальных костров.

Оставался только Рюрик. Он был ее якорем в бушующем море хаоса. Если он умрет… Она уже представляла себе это. Ярко, в мельчайших деталях, как будто это было пророчество. Она оденется в свое лучшее платье, возьмет в руки его меч, взойдет на погребальный драккар и ляжет рядом с ним, обняв за плечи. Потом подожжет сухой хворост…

Лучше яркий стремительный конец в ослепительном пламени, чем долгая серая и безрадостная жизнь в тени чужого очага, с нелюбимым мужем, в чуждом ей мире.

Она опустила голову на край постели, и слезы — росинки с полыни — покатились по ее щекам, оставляя на простыне мокрые пятна. Она смотрела на него. На его светлые, спутанные волосы, похожие на выгоревшее на солнце льняное