Враг мой - Барри Лонгиер

— TIERRA.

— Ты что, испанец?

— MEJICANO... HABLA INGLES? POR QUE?

— Потому что я с Земли. Северная Америка. . — GRINGO?

— Он самый, «мокрая спина». Теперь понятно, каково вам...

— SI.

— Галактика тесна, верно?

— ES VERDAD... ADIOS.

— Что ж, бывай, Мишка! — Эл передернул плечами и подстроил частоту. — Говорит Большая Медведица, частота 221, 8...

К СЧАСТЬЮ, КОНЕЦ

* * *

Предсказуемо, бессмысленно, вероломно, пустой звук — все, что вы способны сказать про мою «Тьму», я уже сказал сам. Примерно так же о ней отзывались редакции, отвечавшие мне отказом.

Интерес к путанице при переводе я проявлял и раньше — например, в рассказе «Скользкие господа» из серии о звездном цирке, в конце концов врезавшемся в планету Мом (я о цирке, а не о серии). Язык там причудлив с нескольких углов зрения. Во-первых, сам цирковой жаргон, на котором изъясняются артисты шоу О'Хары. Свою лепту вносят инопланетяне из труппы и другие инопланетяне, для которых артисты выступают. Мы начнем с места, где Уортс, ответственный за путевой журнал труппы, не выдержав мук совести, принимает решение сдать Джона О'Хару полиции и явиться с повинной: ведь их шоу — прикрытие для карманников, шулеров и разных прочих мошенников, отстегивающих О'Харе немалые денежки за право обирать жителей планеты Читью, еще ни разу не видевших цирк. Чем больше Уортс приглядывается к «скользким господам», тем меньше они ему нравятся.

Танцор-Красавчик из Бостона решил, примкнуть к нам, «чтобы подоить местных олухов», как он сам выразился. Никто из «Барабу», за исключением антрепренера, раньше не бывал на Читью, так что у Красавчика чесались руки. С Рыбой мы подружились, потому что оба боялись разоблачения. Простившись с Тик-Током, мы зашагали втроем к высоким домам. Асту, аборигены, управляющие Читью, напоминают телосложением страусиные яйца, только значительно выше, на толстых ножках и с тоненькими четырехпалыми ручонками. Гуляя по торговым центрам Мартаана, Бостонский Красавчик обожал вдруг замереть перед таким яйцом на ножках. Асту обязательно налетал на озорника, бормотал неразборчивые извинения и ковылял дальше.

— Восковая спелость! — восклицал Красавчик с улыбкой.

После четвертого подряд столкновения с аборигеном я хмуро спросил его, зачем он этим занимается.

Он остановился, сдерживая напор толпы, рвущейся в ворота биржи.

— А ты загляни им в глаза, Уортс. Крохотные, расположены по бокам. Перед собой они ни черта не видят. Представь, что сделал бы с ними наш Джек-Джек! [карточный шулер] — Он помахал нам рукой и заторопился на биржу. — Взгляну, как они распоряжаются своими деньгами.

— Представляешь, что бы здесь натворила банда Красавчика? — спросил я Рыбу.

Он невозмутимо кивнул и указал на существо в белых ремнях, регулировавшее, судя по всему, поток пешеходов на одном из перекрестков торгового центра. Меня пронзила жалость: асту-пешеходам требуются регулировщики, иначе они будут друг в друга врезаться.

— Видишь полицейского? Давай узнаем, где у них участок.

Мы подошли к яйцу в ремнях, и я начал:

— Не подскажете, где тут полицейский участок?

Я стоял прямо перед регулировщиком, но он долго вращался, пока не поймал меня одним глазом. Глаз расширился, яйцо отпрянуло.

— Миг баллума.

— Полицейский участок, — попробовал я еще разок. Придя в себя, полицейский шагнул к нам, навел на нас один глаз, потом другой.

— Эгер блей сиркис.

— Простите?

Он указал на меня, потом на Рыбу.

— Сиркис, сиркис, детер эт? Рыба схватил меня за руку.

— Слушай, он же про цирк!

Ротик яйца быстро расширился, тело закачалось.

— Сиркис, сиркис!

На перекрестке уже образовалось яичное скопление. Регулировщик вынул из-под белого ремня бело-красную карточку.

— Сиркис!

— Смотри-ка, это билет из брони на наше выступление, — сказал я Рыбе. — Да, цирк. — Это уже регулировщику. — Полицейский участок?

Он снова спрятал карточку под ремень и поднял ручонки.

— Нети бле эт «поцески утасток» дума?

Яйца ошибочно приняли жест регулировщика за сигнал двигаться и немедленно устроили кучу малу.

— Гаавуук! — И регулировщик врезался в толпу, крича и толкаясь. Вскоре порядок был восстановлен, и регулировщик вернулся на свой пост. Указав на дверь в нескольких шагах от угла, он произнес: — Агвуг, тухап тубба.

— Полицейский участок? — переспросил я.

Он опять поднял руки — видимо, это движение заменяет им пожимание плечами, — во второй раз спровоцировав столпотворение на вверенном ему участке.

— Ах, гаавуук! Нее паавуук!

И он опять ринулся разгребать свалку. Рыба потянул меня за рукав, указывая на дверь.

— Лучше идем, а то он рассердится. Думаешь, это и есть полиция?

— Давай проверим.

Мы подошли к двери. На ней были нарисованы какие-то непонятные линии, точки, завитки и пятна. Под этой мазней красовалась надпись: «Здесь говорят по-английски». Я удовлетворенно кивнул.

— Бюро переводов!

Я распахнул дверь, и мы оказались в захламленной коморке без окон. В глубине, за низкой конторкой, угадывался яйцевидный силуэт.

Рыба тронул меня за плечо.

— Спит, что ли?

Я подошел к стойке и постучал по ней.

— Простите? — Ответа не последовало. Я постучал сильнее. — Простите, вы говорите по-английски?

Яйцо открыло обращенный в мою сторону глаз, вздрогнуло, помигало, разинуло рот.

— Сиркис!

Встав, мой собеседник вынул из-под своего широкого коричневого ремня билет из нашей брони.

— Сиркис!

Я утвердительно кивнул.

— Точно, мы оба из цирка. — Я глянул на Рыбу. — Реклама сделала свое дело. Так вы говорите по-английски?

Рот яйца стал еще шире, глаза, наоборот, прищурились.

— Здесь говорят по-английски.

— Как вас зовут?

— Зовут Доккор-тут, да, господа. — И Доккор-тут наклонился вперед в яичной версии учтивого поклона.

— Нам бы переводчика, — объяснил я с улыбкой.

— Здесь говорят по-английски.

— Можете пойти с нами? Нам надо в полицию. В участок.

Доккор-тут повращался на месте, переместился вдоль своей конторки и вернулся с книгой. Поднеся ее к глазу, он начал перелистывать страницы.