Фантастика 2025-101 - Михаил Иванович Казьмин

часа под ружьем и ранцем постояли, перед этим узнав о себе много нового и, как потом выяснилось, интересного, дело пошло веселее. Разбив инкантационную формулу на несколько этапов, я поручил каждому делать тот, что ему по силам, а сам потом доводил процесс до завершения. История эта, кстати, получила несколько неожиданное продолжение, когда мы в кругу офицеров батальона и нашей роты отмечали производство Малеева в подполковники.

— Знаете, Алексей Филиппович, — сказал Малеев в разгар веселья, — я тут услышал раз, как мои охотники восхищались господскими ругательствами, коими вы их в чувство приводили. Не запишите для меня? Вот особенно про тримандоетическую проушину и про семиёжный пропих в койке с дохлой обезьяной?

На этом месте господа офицеры на секунду умолкли, а потом заржали — кавалерия отдыхает! Странно, я-то этих оборотов нахватался, когда в прошлой жизни на заводе работал, и считал их исключительно рабоче-крестьянскими, а тут, ишь ты, господские, значит… Нет, под дружный хохот за столом я памятку составил, но удивился и сам. То ли матюги тут еще не успели развиться как следует, то ли высокое искусство строить матерные загибы не распространилось пока дальше корабельных палуб, не знаю. Вон, майор Степанов, помнится, рассказывал, как за Бразовским и Маркидоновым ругань записывал… Где, интересно, Бразовский сейчас и что с ним? — подумал я тогда, но очередной тост меня от этих мыслей отвлек.

…Мы с новообретенными помощниками успели превратить в смертоносные артефакты штуцера на две с половиной роты, когда подполковник Малеев огорошил меня известием, что ему приказано отправить три роты на Бахметьевский редут.

— Вот как раз всех, кого вы вооружили наговоренными штуцерами, да вашу полуроту и отправлю, Алексей Филиппович. И уже по итогам дела буду писать рапорт его высокопревосходительству. Выступаем завтра, — подвел он черту.

Вот это да… Бахметьевский редут имел в войсках не шибко добрую славу. Построили его вроде бы и удачно — развернуться для полноценной атаки, чтобы не оказаться в зоне досягаемости пушек редута, у шведов никакой возможности не имелось, но так и они не дураки, потому и поставили против него два своих редана почти с таким же количеством орудий. Артиллерийские перестрелки на Бахметьевском редуте были делом обычным и происходили с регулярностью, заслуживавшей, на мой взгляд, гораздо лучшего применения. Как я понял, начальство пожелало проверить, насколько наговоренные штуцера смогут охладить пыл шведских канониров, потому Малеев и получил такой приказ.

На мой взгляд, идея и сама-то по себе не сильно радовала, а с учетом напомнившего о себе предвидения смотрелась вообще тухловато. Оно, предвидение, с вечера перед выступлением на редут подсовывало мне картинки солдат с носилками. Это, конечно, слегка обнадеживало — на носилках выносят обычно раненых, а убитых если только в больших чинах — но именно что слегка. Впрочем, в зрительных образах предвидение никогда раньше у меня не проявлялось, так что больше меня озадачивало именно это, а не само содержание видений.

Вышли мы затемно, чтобы к рассвету уже занять места за бруствером редута. С первыми лучами солнца шведские артиллеристы начали говорить орудия к бою, вот тут мы им и выдали. Даже не рискну предположить, скольких мы уложили, прежде чем шведы вообще сообразили, что происходит, но когда они сообразили…

Я, помнится, не раз уже называл шведских солдат железными парнями, так вот, назову снова и снова. Они того стоят, уж поверьте. Даже столь изрядные потери, да еще и понесенные неожиданно, не сломили их боевого духа, и уже очень скоро шведы начали показывать нам, насколько они такому обращению с собой не рады.

…Первая бомба [1] завертелась, мерзко шипя и разбрасывая вокруг себя искры, не долетев аршина [2] полтора до редута, и все мы успели пригнуться за бруствер, прежде чем она взорвалась. Вторая зарылась в нижнюю часть насыпи, и пусть разрыв никого не задел, но часть земляной насыпи оказалась разрушена. Подполковник Малеев совершенно по-мужицки выругался — незамысловато и до невозможности грубо, даже и не вспомнив мои словечки.

Наши пушкари ответили, несколько разрывов украсили фасы того редана, что был левее, но тут же прилетело и нам — одна бомба попала внутрь редута, вторая почти сразу перелетела через него. Бомбу, вертевшуюся за нашими спинами, один из наших артиллеристов успел выбросить за бруствер, где она и рванула.

— Ах ты ж, мать ее тудыть и растудыть! — весело ругнулся герой, хлопая руками, чтобы погасить тлеющие рукавицы. Мы усилили пальбу и выбили еще сколько-то шведов, так что пушечный огонь они все-таки прекратили. Но лучше нам не стало, потому как по нам стали бить мортиры, а препятствовать их навесному огню мы вообще никак не могли. Да, наши пушки усилили огонь, стараясь развалить бруствер того редана, с которого стреляли мортиры, однако дело это не быстрое, и несколько шведских бомб одна за другой упали внутрь редута. Должно быть, у одной что-то не то было с запалом, потому что взорвалась она почти сразу, убив, кажется, всего двоих, следующая выкосила прислугу одного из наших орудий, еще одна рванула на самом бруствере и выбила сразу с десяток стрелков, а потом я просто вообще не сообразил, что произошло. Меня вдруг швырнуло на землю, обдав жаром и вонючим едким дымом. И только попытавшись встать, я понял, что не получится — правую ногу обожгло жуткой болью. Кажется, отвоевался…

[1] Пушечное ядро, начиненное порохом. Разрыв осуществлялся при помощи вставлявшегося в отверстие запала, зажигавшегося выстрелом бомбы из орудия.

[2] 1 аршин = 71,1 см

Глава 18. Старые и новые знакомые, старые и новые задачи

Да уж, приложило меня основательно, нечего сказать. И главное, с какой стороны ни глянь, плохо было все. Вообще все. Во-первых, тяжелой и до крайности неприятной оказалась сама рана. Бедреная кость, пусть и не была сломана, треснула и дала несколько осколков, мышцам тоже от души досталось, в общем, ничего хорошего, зато остального… Во-вторых, то, как меня пытались перевязать, без злобных матюгов просто не вспомнишь. Если я ничего не путаю, выл от боли во время этой экзекуции, которую ее исполнители почему-то считали перевязкой, я куда громче, нежели перед нею, пока зажимал рану руками. В-третьих, транспортировка до полевого лазарета, повторная перевязка в лазарете и дальнейшая эвакуация в госпиталь только прибавили мне неприятных ощущений и переживаний, причем хорошо так прибавили, в изрядных, что называется, количествах. Впрочем, частично эти неприятности сглаживались тем, что я периодически терял сознание, и потому никак их не чувствовал. Даже лечение в приличном