"Фантастика 2025-163". Компиляция. Книги 1-21 - И. А. Намор

в Испании, по-видимому, уже не будет франкистов. Изящный ход, обошедшийся лишь в стоимость нескольких телеграмм и пары часов телефонных переговоров. Посоветовать редакции родной газеты как можно скорее взять интервью у некоего опального испанского военачальника, живущего в Лиссабоне, и, по возможности, помочь ему с перелетом на родину на борту надежного, как холландовское ружье, «Быстрого Дракона»[171]. Если какой-то маркиз де Тена[172] смог организовать подобное, то неужели британские джентльмены хуже испанских? И ведь чуть не опоздали, не ведая о переносе сроков начала мятежа…

В результате, генерал Хосе Санхурхо-и-Саканель, маркиз Рифский, благополучно пересек 10 июля 1936 года границу Испанской республики и вступил в командование силами мятежников. Почти сразу после взлета, в небе над Эшторилом[173] у него внезапно закружилась голова и перед глазами возникла картина горящих среди сосен обломков маленького самолета и мертвого тела в парадном мундире командующего Гражданской гвардии. Лишь добрый глоток рома из походной фляжки помог избавиться от наваждения и странной, щемящей боли в груди.

Напряженный шепот, внезапно возникший за спиной, заставил Степана вздрогнуть. Мужской голос говорил по-немецки: «Господь всеблагой, вразуми несчастных, ибо не ведают, что творят. Дай им хоть каплю разума, а нам – хоть толику терпения. Не оставь нас милостью своей, Господи!»

Хотелось обернуться, посмотреть в глаза человеку, не страшащемуся гнева толпы и возносящему молитву среди торжества агрессивного безбожия. Боясь спугнуть говорящего неосторожным жестом или резким движением, Матвеев выждал несколько мгновений и, кажется, опоздал. Теперь за его спиной звучал другой голос – громкий, полный самоуверенности на грани спеси. А может быть, и за гранью. Говорил соотечественник Гринвуда. Ну, или почти соотечественник, поскольку особенности его выговора были скорее характерны для человека, долгое время прожившего в колониях.

«В Индии, – автоматически отметил Степан. – Уж очень по-особенному он это все произносит».

– Стоит отметить, что единственное, в чем можно упрекнуть местных анархистов, так это в отсутствии художественного вкуса, – мужчина говорил так, словно «надиктовывал» текст. – Или в дурновкусии, что, впрочем, одно и то же. Пытаться сжечь то, что гореть не может, вместо того, чтобы все это просто взорвать… Пожалели пару ящиков динамита? Черт меня побери! Я перестаю понимать испанцев!

А вот этого Матвеев стерпеть не смог. Если бы говорил испанец, Степан, скорее всего, оставил бы это циничное заявление без ответа. Что с перегревшихся взять? Но англичанину такое спустить нельзя, а там будь что будет! Есть такие мгновения, о которых, быть может, и сожалеешь потом, и даже ругаешь себя за неосторожность и несдержанность, но в «реальном времени», в момент истины…

Степан начал говорить, все еще стоя спиной к стороннику радикальных методов антиклерикальной пропаганды:

– Похоже, вы никогда их и не понимали, – перебил он «речь» незнакомца. – Один испанец, Антонио Гауди, практически за «спасибо» сорок лет строил – подобно тем зодчим, что возводили собор в Кентербери или в Дрездене – то, чему нельзя найти названия. Другой испанец… – Степан, по мере того, как произносил свою утонченную, но несколько высокопарную и тяжеловесную отповедь постепенно разворачивался в сторону случайного собеседника, наконец, оказавшись с ним лицом к лицу. – Другой испанец, художник Сальвадор Дали, если вам хоть о чем-то говорит это имя… Так вот, синьор Дали сказал как-то, что усилия, предпринятые архитекторами для достройки собора Святого Семейства, не что иное, как предательство дела самого Гауди – автора сего весьма необычного здания. Незаконченную постройку стоило бы оставить в том виде, в каком она пребывала на момент смерти своего создателя. Пусть недостроенный собор торчит гнилым зубом посреди Барселоны. Как напоминание. О чем? Вот об этом господин Дали не успел рассказать. Его отвлекли… Однако если даже человек, которого сложно назвать сторонником старого режима и уж тем более поборником католической церкви, не только не призывает к разрушению Саграда Фамилиа, но и, более того, заботится о сохранности собора, о сохранении его первозданного образа…

Разумеется, Матвеев узнал человека, укорявшего анархистов за то, что они не воспользовались динамитом. Вспомнил, что когда-то читал строки, похожие на услышанное практически слово в слово, да и памятью Гринвуда легко опознал по внешнему облику корреспондента еженедельной британской газеты «Обсервер» Джорджа Оруэлла. Высокий лоб, открытый заче санными назад густыми черными волосами, глубоко посаженные и широко расставленные небольшие глаза, заостренные уши, большой «французский» нос с еле заметной горбинкой над узкой полоской тщательно подстриженных усов и нижняя челюсть, тяжелая как Лондонский мост…

– Блэр. Эрик Блэр, – представился незнакомец, на которого «отповедь» Майкла Гринвуда, по-видимому, произвела кое-какое и не сказать, чтобы слабое, впечатление. – Корреспондент.

– О, так мы с вами коллеги? – как бы удивившись, поднял бровь Степан, сообразивший уже, что общается с Джорджем Оруэлом. – Я Майкл Мэтью Гринвуд.

Он хотел было добавить еще про номерного баронета, но не стал, решив, что столь тонкие проявления британского юмора могут быть не совсем правильно восприняты возможными свидетелями разговора. Особенно из числа заинтересованных лиц, которых здесь должно быть в изрядном количестве.

– И тоже, представьте, зарабатываю на жизнь пером и «Ремингтоном».

По изменившемуся выражению лица Блэра-Оруэлла Матвеев догадался, что пользуется некоторой известностью в самых неожиданных слоях британского общества. А еженедельные гринвудовские колонки в «Дэйли мейл» не проходят незамеченными даже для оппонентов лорда Ротермира, к растущей армии которых, несомненно, принадлежал и его визави.

– Коллега, вашей миной можно сквасить целую цистерну молока! – усмехнулся Матвеев, вполне оценив выражение лица оппонента, все еще не нашедшего, что ответить Гринвуду.

– Признаться, я удивлен, господин Гринвуд, что встретил в революционной Барселоне не просто соотечественника, а репортера одной из самых реакционных британских газет. Впрочем, судя по вашим статьям, человек вы неординарно мыслящий, пусть и стоящий на неприемлемой для меня политической платформе.

– А вы, господин Блэр, кажется, независимый лейборист? – прищурился Матвеев. – Находитесь, так сказать, на полпути от «розового» к «красному»? Впрочем, не люблю ни того, ни другого, – вспышка бешенства миновала, ее сменило холодное презрение и, пожалуй, раздражение на самого себя. – От первого у меня оскомина и изжога, а от второго я боюсь потерять голову… – Степана, что называется, несло, но с другой стороны, и «наступать на горло собственной песне» было ни к чему.

Как источник информации, Оруэлл особого интереса не представлял. Обычный корреспондент обывательской газеты, и даже принадлежность к Независимой лейбористской партии, которая вот-вот грозила объединиться с Компартией Великобритании[174], не добавляла собеседнику особой ценности. Не являлся Степан и поклонником будущего творчества писателя Оруэлла, отнесенного им по здравому размышлению к агитационной разновидности литературы. Перепевы Замятина в «Скотном дворе», некие достоинства которого можно