"Фантастика 2025-34". Компиляция. Книги 1-26 - Алиса Бодлер

[1] 14-го марта генерал-майор Пулло с куринцами дал бой Шамилю у аула Алхан-Юрт. Разбил отряды имама, но того это не остановило. Всю оставшуюся половину марта Шамиль нападал и жег аулы вокруг с. Алды, в пяти верстах от Грозной, отправляя их жителей в горы.

[2] Существует до сих пор.

[3] Странно, но эти каменные башни со временем исчезли, как не были. А ведь они сыграли важную роль в защите фортов вплоть до Крымской войны. Не исключено, что их уничтожили вместе с укреплениями при эвакуации в 1853-м.

Greko

Было записано

Глава 1

Вася. 29–30 июля 1840.

Скоро, очень скоро вся Русь святая выучит географию Чечни и Дагестана, названия никому неизвестных речушек, глухих лесов и затерянных в чащобах и горах аулов. Никто из образованной публики прежде и слыхом не слыхивал про Ахульго, Дарго, Гергебиль, Гойтинский лес, реки Гехи или Аварское Койсу, Аргунское ущелье. Но так закрутится кавказская воронка, что тысячи семей узнают и перестанут интересоваться у знатоков, где то черное место, где погиб сын, брат, муж или отец. Откуда узнают? Из скорбных списков, напечатанных в газетах. Из писем от полкового командира. Часто даже не зная, где затерялась могилка и не осталось ли тело без должного погребения. Имея лишь смутное указание: в лагере у такого-то аула или урочища…

О солдатских потерях и вовсе ничего, как правило, не сообщали. Если чья жена, годами не получая известия от мужа, решит навести справки, могли и ответить. Обязанность объявлять женам о смерти мужей, на военной службе состоявших, возлагалось на 2-е отделение Канцелярии Губернского Правления. Кто же знает, сколько длилась переписка между гражданским и военным ведомством и не гнали ли чиновники просительницу? Сколько лаптей износила солдатка, таскаясь в губернскую столицу? Сколько медных копеечек перепало чинушам из Правления, пока выясняла она, что уже не соломенная вдова, а самая натуральная?[1]

Никто не знает доподлинно числа жертв среди нижних чинов на Кавказской войне. С офицерами картина яснее.

И еще. На войне этой погибал цвет русского офицерства и его отбросы. Блестящие гвардейские офицеры, выпускники Академии Генштаба, пока не имевшие такого почета, как впоследствии, подающие надежды армейцы… и шулера, бежавшие от позора на Кавказ, и их жертвы, проигравшиеся и наделавшие долгов, пьяницы, дебоширы и погнавшиеся за длинным рублем. Придумал кто-то в ведомстве Чернышева выплачивать двойные подъемные переводившимся в кавказские войска. Ничего путного из этой идеи не вышло…

Чеченская или черкесская пуля не выбирала достойных или негодяев. Гибли и те, и другие.

— Модно стало отправляться на Кавказ среди аристократов-гвардейцев, — ехидничал Дорохов, беседуя с Лермонтовым в ожидании сбора отряда. — Рвутся в Куринский или Кабардинский полки за наградами да чинами. И того не знают, что из прошлой экспедиции в Ахульго не вернулся каждый второй. Мы-то, Мишель, здесь не по своей воле.

Командир налетов уже знал, что Михаил Юрьевич был выслан из Петербурга на Кавказ за дуэль с сыном французского посла. Наказан очень строго. Переведен из гвардии в Тенгинский полк за пустяковую историю без традиционного повышения в чине, но пристроился в Чеченском отряде.

— Мечтаю об отставке, — признался поручик. — Да кто ж мне ее даст?

— Так в чем же дело стало? Будет перестрелка, высунь ногу из-за загородки. Уйдешь из армии, как пишут в приказах, «за болезнию»…

— Так невозможно, хотя признаюсь, мысли подобные приходили в голову. Но это путь бесчестный.

— Славы ищешь?

— К чему она мне? Я переболел детскими болезнями.

— Ой ли?

— Шалопайничал я в Петербурге изрядно. Но это все в прошлом…

— Да, уж. Репутацию свою, мой друг, изрядно подмочил ты в юнкерские годы. Как там у тебя? «Но без вина что жизнь улана? Его душа на дне стакана. И кто два раза в день не пьян, тот, извините! — не улан».

Лермонтов поморщился. Его юношеские стихи — шутливые, озорные, подчас неприличные и предназначенные для узкого круга — стали как Каинова печать. Сомнительная слава. Даже в столь фривольном обществе столичной золотой молодежи.

— И чем же ты занимался, вернувшись с Кавказа? — не унимался Дорохов, причем было неясно: то ли он скучал по светским удовольствиям, то ли отринул их, повзрослев. — Собутыльничал в Тавриде[2], упражняясь в злословии, шутил над бесцветными дочерьми какого-нибудь действительного статского, положившего на тебя глаз? А девы юные? Их влечет красивый военный мундир и усы…

— Или фортуна, свившая гнездо в дипломатических бакенбардах, — усмехнулся Лермонтов.

— Признайся, ты не вылезал с улицы любви?[3]

— Актрисульки? Кутежи на казенных квартирах? Паркетные офицеры — не моя компания. Для них у меня есть одни остроты на грани злых сарказмов. Мне тошно, друг мой, и от праздного наигранного веселья гвардейцев, и от стеснений службы. Представь! Один офицер в нашей компании такую нарисовал картину: «взяли меня портные за бока рейтуз и начали потряхивать вверх. Один стал тянуть ремень, взявши его в кольцо по талии, так, что едва я мог дышать. Другой обтягивал колет. У меня не осталось ни одного мускула, чтобы он был свободен. Ни клочка тела, чтобы его не сдавливало от боли. Я чувствовал онемение во всем теле». Вот и я так! Боль и онемение — мои неизменные спутницы. Ты-то нашел себе призвание. Начальников над тобой нет…

— Я запорожец в душе! Отчасти ты прав: командовать летучею командою легко, но не малина.

— Боже…

Перед офицерами собрался отряд охотников. Рваные черкески, высокие папахи — такие, что верхушка свешивалась набок — и кавказское оружие, блестевшее на солнце дорогой отделкой.

— Как тебе мои башибузуки?

— Это ж голь кабацкая, если в расчет не принимать отсутствие длинных волос! Разный сброд…

— Не спеши с выводами. Я тоже тебя не сразу раскусил. Хотел сперва на дуэль вызвать, а выяснилось, что ты честная душа. Нет среди этих орлов случайных людей. Каждый, прежде чем в мой отряд попасть, проверен трудным делом. Возьми, к примеру, Васю. Знаешь, откуда он явился? Каким опасностям подвергался… Уже два Георгия за неполных два года…

В тоне Дорохова сквозила плохо скрываемая зависть. Его-то после сомнительного подвига на берегах Туапсе и производства в юнкера награды обходили стороной. Никак не выходило пробиться в офицеры. В Ахульго он не попал,