Фантастика 2025-155 - Сергей Александрович Плотников

Я разрывался между двумя противоречивыми желаниями. С одной стороны хотелось подтянуть десяток пустышек и приказать им растерзать старика на части. С другой — просто уйти, отдохнуть и обдумать ситуацию. Я выбрал нечто среднее — пошёл пить чай в подсобку.

Глава 14

Пить чай я, разумеется, не стал, просто вежливо держался за кружку. Сам же смотрел на старика и думал. Мой клиент, как-никак. Пусть не гость отеля — но это не суть. Есть и в нём душа, которая вознесения требует. Пустышками порвать — это, конечно, просто. Но это поставит планку. Которую я, следуя скотской человеческой природе, периодически буду себе опускать. Не возносится? Порвать, да и дело с концом! Этак работником месяца мне не стать…

Судя по деталям биографии, которые любезно открыл мне Борис Наумович, он действительно был без пяти секунд пожирателем. По головам идти умел. Только одна беда: при этом обладал такой гадкой вещью, как совесть. Таким образом его душа взывала к разуму, и разум отмахнуться не мог, хотя искренне пытался. У пожирателей совесть спит сладким сном.

Маэстро — это был, конечно, особый случай. Я так понял, этот кадр умудрился ещё при жизни себе душу не убить, а изуродовать так, что там бороться в принципе было не за что. Борис Наумович на него не похож. Он, в сущности, приличный старичок, мораль у него на месте. Обжёгся, наделал неправильных выводов, кое-как сляпал из них жизненную философию и теперь пытается выдавать её за мудрость. Грех осуждать, все такими будем.

— Знаете, что, Борис Наумович. Есть у человека такая черта отвратительная — обжегшись на молоке, дуть на воду.

— Чего это? — Борис Наумович смотрел на меня щурясь сквозь пар, идущий от чашки с чаем, которую держал у лица.

— Вы, наверное, думаете, что всё, что с вами произошло в девяностые, это расплата?

— А как ещё? Конечно. Нагрешил, вот и расплачиваюсь. Но я не жалуюсь, молодой человек, отнюдь. Я понял, что счастье — в простоте.

— Угу. У кого простата — тот и сильней, — усмехнулся я. — Вот почему иному человеку проще признать, что он всю жизнь прожил неправильно, чем-то, что он допустил одну ошибку? Потому что если всю жизнь неправильно — то это как будто и не его вина. Бог виноват. Общество. Судьба. Неправильно построили. Вот если бы всё снести и переписать начисто — вот тогда бы да! А если всё было хорошо, но сам накосячил раз, и из-за этого конструкцию повело — кого винить? Некого.

— Ой, не понимаю я тебя…

— Да всё ты понимаешь, Борис Наумович, просто себе признаться не хочешь. То, что ты завкафедрой сделался, это не хорошо и не плохо. Надо кому-то было быть завкафедрой, деканом, ректором, генсеком — так почему бы и не тебе. Плохо то, что ты на человека настучал. Ему жизнь отравил. Что там ему оставалось, два месяца! Ну, может, подольше, если бы стресс не сломал. Да даже пусть и десять лет, не суть. С ним ты плохо поступил. За это и расплачивался в девяностые. Но расплата закончилась.

Борис Наумович вздрогнул.

— Да, всё уже. Что с тем завкафедрой ты сделал — то и на себе пережил, хуже даже. Его один человек предал, а тебя — вся страна. Таким и было твоё наказание. Отбыл, но выводов не сделал, вот и висишь тут, депрессию наводишь на людей. Счастье, может, в простоте и есть, кто бы спорил. Да только с чистой совестью — и в простоте, и в сложности, и на Татуине жить вполне себе неплохо.

— И что же мне, — пробормотал Борис Наумович. — Как же мне…

— Прежде всего — от дозы отказаться. Не подсовывать людям собственный страх.

— Но тогда ведь…

— Тогда энергию из них тянуть уже не получится, конечно. Всё правильно понимаешь.

Старик опустил голову.

— Я исчезну?

— Все мы рано или поздно исчезнем. Разница в том, что кто-то — в никуда, а кто-то вознесётся. Ты всё ещё здесь, значит, потенциал для вознесения в тебе есть. Но ты вместо того, чтобы его реализовать, размениваешь вечную жизнь по крохам. Тянешь и тянешь существование, в котором, на самом деле, смысла и сам уже особо не видишь. Если хочешь, пойдём со мной. Посмотрим, что можно сделать.

Борис Наумович вздрогнул. Я покачал головой.

— Как будто в тюрьму зову. Ну, нет — так нет. Твой выбор. Больше сюда не приду, собирай дальше свои огрызки.

Я встал.

— Подожди! — Борис Наумович тоже вскочил. — Я пойду с тобой.

— Уверен? В отеле мы тебя на диету посадим. К людским страхам больше не подпустим.

— Да. Я понял. Я согласен. Идём. — Борис Наумович решительно направился к выходу из каморки.

Я пошел за ним.

Каморка находилась в самом дальнем углу, позади всех вольеров. Соответственно, для того, чтобы выйти на улицу так же, как в реальном мире, нужно было миновать весь зал. Я удивился, что Борис Наумович выбрал такой сложный путь, мог бы просто просочиться сквозь стену. Но — ладно, его дело.

Борис Наумович медленно плыл вдоль вольеров, разглядывая каждый. Прощается? Наверное. Сколько лет здесь проторчал, среди зверюшек.

Я вернулся в реальный мир. Не похоже, конечно, что старик затеял какой-то финт, но мало ли. Пусть люди на глазах будут. Не учёл я лишь то, что и сам оказался на глазах. Причём, не только у людей.

Из знакомого вольера донёсся до боли знакомый вопль. В котором прозвучали отчётливые нотки узнавания.

— Да ладно, — пробормотал я. — А ещё говорят «память, как у курицы»! Мне бы, блин, такую память.

Повернулся к вольеру. Чёрный петух, почётный донор призрачного мира, важно шествовал к решётке. Встретившись со мной взглядом, снова приветственно заорал.

— Ну, здорово, — вздохнул я. Подошёл к вольеру, присел на корточки. — Чё, как дела? Рассказывай.

Куры почтительно разошлись по углам и притихли. Глава курятника старого товарища встретил, разговаривать будет. Разве ж можно мешать?

Белого петуха я не увидел. Осмотрел вольер внимательнее. Не, не кажется. Реально куда-то исчез.

— А конкурент твой где? Не видать его что-то.

Петух презрительно заклокотал. Дескать, в гробу видал таких конкурентов.

—