Фантастика 2025-22 - Виталий Хонихоев

не разбирая дороги, пока не увидела маленького монаха. Ростом он был ей по колено, согбенный и лысый, с кожей цвета придорожного камня. Она пошла за ним, моля о помощи, и получила ее, но не так, как ожидала. Удивительный монах провел ее сквозь толщу камня, и женщина оказалась в пещере, где из стены бил холодный ключ, а в каменной чаше размером с двенадцать татами была горячая вода. Монах велел женщине окунуться туда, она подчинилась и после сразу почувствовала себя лучше. Утром ее чудесным образом нашли односельчане, войдя в пещеру через дыру в скале на юго-западном склоне, и, выслушав ее историю, возвели внутри святилище маленькому монаху. А несколькими дня позже у входа в пещеру нашли камень, по форме похожий на их доброго помощника, и только они установили его в алтаре, как пошел долгожданный дождь и не прекращался три дня. Так деревня Янаги выжила, обзавелась целебным горячим источником и ками Идзуми-доно, который привел их к благополучию.

Она замолчала, Хизаши тоже не спешил нарушать тишину, и тогда Увабами мягко произнесла:

– Разве не чудесная история? Из никому не известного ёкая сразу в собственное святилище.

– Замолчи! – взревел Хизаши, выхватил веер из-за пояса и рывком раскрыл. – Замолчи немедленно!

Он рассек иллюзия одним взмахом, ломая хрупкие ветки молодых кленов и поднимая в воздух листву. Выброс ки оказался такой силы, что образовался круг из полностью облетевших деревьев. Фигура Увабами в белой накидке была уже далеко, но ее насмешливый голос раздался прямо внутри головы:

«Такие схожие условия и такой разный результат. Может, просто стоит покаяться? Боги милостивы даже к гордецам, подобным тебе».

– Никогда! – закричал Хизаши в темноту. – Слышишь? Никогда они не услышат от меня таких слов! Так им и передай!

В шорохе листвы отчетливо прозвенели колокольчики, а потом Хизаши ощутил, что посланницы богов здесь больше нет, как если бы снял мокрую, липнущую к телу одежду. Он очень не любил такое, но гораздо меньше ему нравилось, когда его унижали и тыкали носом в пыль у чьих-то ног, пусть это и шелковые туфельки какой-нибудь небожительницы.

Ну уж нет, не дождутся! Мацумото Хизаши не приползет к ним на брюхе, моля о снисхождении. Он ни в чем не виноват и, вернув себе силы, докажет это.

На горе больше нечего было делать, и он в задумчивости побрел обратно, так и не найдя фонарь. Спустился к усадьбе и тихо вошел. В глубине выделенного им жилья теплился огонек, Учида дремал в одной из трех комнат, уложив нагинату рядом и касаясь ее кончиками пальцев. Свеча горела не здесь, ее свет просачивался сквозь тонкую фусума, и Хизаши обнаружил по соседству бодрствующего Куматани. Он, правда, сидел с опущенными веками, но дыхание не обманывало – он ждал.

– Все тихо? – спросил Хизаши, усаживаясь напротив. Кента открыл глаза и первым делом внимательно оглядел его. Кажется, увиденное зародило в нем подозрения.

– Что с тобой стряслось? Тебя кто-то преследовал?

– С чего такие мысли? – недовольно откликнулся Хизаши. Он согнул одну ногу и обхватил ее руками, чтобы злой дрожью не выдать чувств. – Там… Было слишком темно. Ты прав, даже с фонарем опасно блуждать по горе ночью. А тут? Что это была за таинственная процессия?

Кента поджал губы и принялся перекатывать агатовые бусины в четках на запястье.

– Юдай ничего не видел, но я своими глазами наблюдал, как они заходили во двор через ворота. Двенадцать человек, Хизаши. Их заметил бы кто угодно.

– Если ему не отвести глаза.

– Ты считаешь, тут замешано колдовство?

Кента наклонился к нему, и огонек свечи между ними затрепетал.

– Ты не дал мне войти в господский дом, но я успел почувствовать барьер, – немного приукрасил правду Хизаши. – Защита очень сильная. Так почему бы не быть колдовству, способному усыпить бдительность Учиды?

– Ты прав…

Кента провел ладонью по лбу, откидывая непослушные пряди. Его лицо было уставшим, а ки, отзываясь на эмоции, циркулировала в теле не так гармонично, как расписывал фусинец. Не заболел бы.

– Ложись спать, – велел Хизаши. – Сейчас мы все равно ни до чего не додумаемся, а вот завтра надо бы вновь подняться на гору. Не дает она мне покоя.

Даже Увабами появилась именно там, но ками, который бы облюбовал себе такое жилище, Хизаши не ощутил. Гора не казалась обитаемой, но ведь расположение она имела самое что ни на есть удачное, чтобы называться рейдзан – священной горой духа.

Кента не стал спорить, сразу лёг на разложенный заранее футон. Хизаши хотел было погасить свечу, но Кента остановил.

– Не надо, пусть горит.

Тут бы и поднять его на смех, спросить, уж не начал ли он бояться темноты, но со свечой и впрямь было спокойнее, и Хизаши оставил ее догорать в плошке, медленно утопая в собственном расплавленном воске.

– На горе точно ничего не случилось? – спросил Кента, когда, казалось бы, уже должен был заснуть.

– Нет.

– Ты вернулся каким-то другим.

– Тебе почудилось впотьмах.

– Но ты же расскажешь мне, если…

– Никаких «если» нет и не будет, – обрубил Хизаши, тоже укладываясь на футон, неприятно пахнущий влажной прелостью. – Лучше следи за собой.

Вышло жестче, чем надо, но извинения все испортят, да и не привык Хизаши ими разбрасываться. Отвернулся, завозился под тонким одеялом, пока не сбил его в ноги и яростно не попинал. То ли мешала свеча, горящая между их футонами, то ли противоестественная жара – не сильно уступающая ночью – прокралась даже в пропитанную тенями и стылой сыростью усадьбу, но заснуть нормально не получалось. Куматани тихонько посапывал рядом, почти не шевелясь, только скинул одеяло до пояса и сквозь сон распахнул нижнее кимоно на груди. Его лоб поблескивал бисеринками пота, но вряд ли от кошмаров. Хизаши не так давно понял, что кошмары снятся только не очень хорошим людям.

Он лежал с закрытыми глазами, а видел невысокие покосившиеся дома бедной деревни, не имеющей своего ками-хранителя. Но тогда Хизаши они мнились настоящими дворцами, ведь смотрел он на них снизу, от самой земли. У сильных ёкаев, разменявших, как он, не одну сотню лет, было три формы: первая – истинная, вторая – та, в которой они являлись людям, что-то вроде парадного одеяния, а последняя – форма человека. Хизаши больше всего любил быть серебряным змеем и наблюдать из травы за тем, как в той безвестной деревне рождаются и умирают, влюбляются и ссорятся. Живут. Он не хотел быть ими – этими недолговечными созданиями, обреченными на век, полный горестей и печалей, – но он почему-то очень