"Фантастика 2025-69". Компиляция. Книги 1-18 - Вадим Бурденя

— Ты ведь не остановишься, верно? — тихо спросил меня Этериас. — Всю свою жизнь я верил, что мы, люди, добры от природы: такова наша суть. И пусть сейчас я знаю, что это не так… Я всё ещё верю, что даже в самое злобной, обезумевшей душе есть свет истинной добродетели. Однако я смотрю на тебя и прихожу в растерянность. Ты невероятно самоуверен: даже больше чем самоуверен! Я встречал многих людей, убеждённых в своих заблуждениях, упрямых, не желающих даже смотреть на чужой точку зрения… Но даже в глубине их душ можно было поселить ростки сомнений разумными доводами. Никогда в жизни я не встречал настолько несокрушимой, невероятно сильной убеждённости в своей правоте, и то, что это посвящено злу, разрывает мою душу на части! Как человек может стать таким, скажи мне? Я просто не понимаю…

Я немного помолчал, задумавшись, не стоит ли оставить его в растерянности. Оказать последнюю милость приговорённому? Или оставить его в неведении до самой смерти? Эта наивная, детская убеждённость в собственной правоте: она была чем-то даже очаровательна.

— Что заставляет тебя думать, что я дам тебе знать о себе больше, чем я хочу? — слегка склонил голову я.

— Ты так убеждён в своей победе. В правоте своего безжалостного кровавого пути. — покачал головой Этериас. — Хоть я и не могу этого понять… Если ты промолчишь, не значит ли это, что у нас есть шансы на победу? Или твои слова дадут мне столь многое? Тогда, конечно, разумно будет промолчать. Но тогда… Я буду точно знать, что есть шанс. Что есть что-то, чего ты боишься. И если есть одна такая вещь, значит, найдётся и другая, верно?

Я всерьёз задумался. Интересно, если бы верховный иерарх прямо сейчас внезапно сменил свои убеждения, были ли у него шансы в этой войне? Пускай у него нет моих знаний, нет моей воли… Беспринципность уже может дать очень и очень многое. Человек, вроде меня, возможно, нашёл бы путь к победе надо мной: это я не отрицал. И всё же едкая, алчная нотка тщеславия в моей душе желала поделиться… Показать силу не только своего мастерства, но и силу своих убеждений.

Заставить его бояться ещё больше. Сделать ещё больше ошибок. Фанатик точно не станет похож на меня, в этом я был уверен.

— Твоя главная проблема заключается в том, что ты обманываешь сам себя. — спокойно ответил я. — Понятия добра и зла придумали разумные, и эти понятия субъективны. Разрушение, созидание, добро, зло, порядок, хаос… это все лишь абстракции, вид которых зависит от точки зрения смотрящего. В глазах одного человека жилище одинокого, неряшливого отшельника может смотреться воплощением хаоса, в глазах же самого отшельника — упорядоченным, удобным положением вещей. Для обитающего в лесу зверя корчевание его леса — величайшее зло, а для крестьянина — возможность прокормить свою семью. И, пожалуй, последний — это один из лучших примеров, что я знаю… Скажи мне, что ты видишь в искусстве, которым я владею?

Я обвёл рукой окружающую нас пустошь.

— Я вижу разрушение и смерть. — после коротких раздумий ответил Этериас. — Ты не зря называешь это искусством смерти.

Я присел и коснулся рукой подножия скалы, ласково погладив её.

— В твоих глазах, возможно. Но есть и нечто большее. Быть может, ты поймёшь… Если проживёшь достаточно долго.

— Если всё вокруг нас зависит от точки зрения, ради чего ты вообще живёшь? — скрестил руки на груди глава церкви. — Нет добра, нет зла, разрушение равно созиданию… В чём смысл всего этого? Имеет ли что-то ценность в твоих глазах? Почему бы тогда просто не покончить с собой, если ты ни во что не веришь.

Я выпрямился, пристально посмотрев своему врагу в глаза.

— Есть и ещё кое-что. Власть, что обращает мир в глину, покорную твоей воле. Сила, что позволяет ломать любые устои. Несокрушимая воля холодного разума, что способна осознать истинную тщетность бытия и выстоять перед лицом самой смерти.

— Значит, никаких правил, да? — покачал головой Этериас.

— Правила работают лишь до тех пор, пока есть тот, кто заставит людей соблюдать их. Имеет значение только сила. Только власть… В любой её форме. — усмехнулся я. — Но домашнему мальчику, вроде тебя, никогда этого не понять, правда? Ты ведь никогда не стоял на краю, не был загнанным в угол неодолимой силой? Никогда не ощущал своё бессилие так остро, что готов вывернуть душу наизнанку, но не испытывать это больше никогда?

Лицо верховного иерарха превратилось в каменную маску: защитная реакция, не иначе…

— Среди мастеров Аурелиона переживают обучение чуть меньше трети. — спокойно ответил Этериас. — Я прошёл его от начала и до конца.

Я только с улыбкой покачал головой, глядя на это ребячество... Из всех преступников высоко поднимаются единицы из тысяч, но я же не хвастаюсь успехами прошлой жизни?

— И всё равно не понимаешь. — грустно покивал я. — Но если тебе повезёт прожить достаточно, быть может, однажды… Загляни в свою душу, волшебник. Где-то там, глубоко, на самом дне, таится истинное отчаяние и древний, первобытный страх, что ждут тебя. Жди момента, когда наше перемирие окончится в страхе: потому что ничто не остановит меня после. Ты познаёшь настоящий ужас: я ввергну тебя в настолько глубокую бездну отчаяния, которые не видел ни один человек. Смерть покажется тебе милосердием, если ты вообще переживёшь это… Таково моё обещание тебе, Этериас Инвиктус.

Ты будешь стоять по колено в живых гниющих трупах своих друзей, бессильный: обещал мой взгляд.

Он понял угрозу, я понял по его глазам. Мы оба знали, что мастерам запрещено участвовать в битвах напрямую: а значит, ему оставалось лишь наблюдать или нарушить собственные правила… И в обоих случаях его ждало лишь отчаянное, обречённое сражение с непобедимым повелителем смерти. Я ожидал увидеть в глаза последнего из верховных иерархов отчаяние, страх, лихорадочный попытки найти ложь в моих словах: а ведь я говорил одну лишь правду, с непоколебимой уверенностью: что так и будет. Им не выстоять в битве на этом плато, будь там хоть всё человечество!

Мастеру смерти нет равных на поле боя.

Но совершенно внезапно, вопреки моим ожиданиям, всё оказалось строго наоборот: растерянность и непонимание, то и дело проскальзывающие на лице моего врага сменились благожелательным, лёгким спокойствием, словно он в один