Концерт Патриции Каас. 8. И что дальше (Под Москвой) - Марк Михайлович Вевиоровский

больных, которые всегда можно было найти по специфическому запаху.

Около кровати, опустив голову, сидела девушка, и держала за руку парня с перевязанной грудью.

– Товарищ генерал, у него осколок возле сердца, врачи бояться трогать … – прошептал сопровождающий Свиридова мичман.

Свиридов положил ладонь на лоб раненого.

– Так. Тебя как зовут? Люся? Так, Люся, бегом за медсестрой – принесите хирургические ножницы, перекись, стерильные салфетки да тазик какой-нибудь. Бегом!

Девушка Люся поняла не сразу.

– Бегом! Мичман, посмотри, чтобы лишних кругом не было.

– Слушаюсь!

А Свиридов прикрыл глаза, вспоминая испепеляющую жару, полутемную каморку, тучи мух и самого лучшего местного хилера – смуглого паренька с мудрыми глазами.

Они побеседовали вечером и остались весьма довольны друг другом – хилер уважением к нему со стороны много знающего восточного человека, а Свиридов – относительной откровенностью хилера, хотя тот использовал в разговоре много непонятных терминов.

И свое первое присутствие при операции, когда он мог в мельчайших деталях разглядеть и почувствовать все действия хилера, и свою первую операцию, которую ему доверили, и которую он успешно провел под наблюдением своего учителя.

И слова молитвы-заклинания, которая предшествовала операции и завершала ее …

И еще несколько операций, которые ему доверили …

Бинты, пропитанные кровью, присохли к ране, и Свиридов обильно полил их перекисью, а уж затем взялся за ножницы.

– Люся, встань в головах и пусть твой друг все время чувствует твои губы …

Под бинтами открылась звездчатая незаживающая рана с рваными краями.

– Сеня, ты лежи спокойно, больно не будет. Если только щекотно. Потерпишь?

– Потерплю …

Свиридов провел рукой по ране, а затем внезапно погрузил пальцы в тело раненого и стал так что-то делать. На груди раненого вокруг руки Свиридова выступила кровь – так, в луже крове он что-то делал там, внутри, в теле раненого.

Медсестра была готова закричать, но спохватилась и стала вытирать кровь салфетками и бросать пропитанные кровью салфетки в тазик.

А Свиридов стал медленно вытаскивать руку со сжатыми пальцами и бросил в тазик что-то металлическое, корявое, окровавленное, брякнувшее металлом.

А другой рукой накрыл рану и начал водить по ней ладонью.

– Это твой осколок, Сеня. Корявый, весь в отростках, еще немного и прорвал бы он сердечную сумку. Зато теперь порядок, жить будешь с Люсей долго и счастливо.

Под рукой Свиридова с тела раненого исчезала кровь и на глазах затягивалась рана.

– Перевязывать его не надо, а вот УФО – обязательно. И переливание крови. Слышишь, сестричка? Очнулась?

– Вы колдун?

– Я хилер.

Тут в дверь наконец прорвался главврач.

– Что тут происходит? Кто вы такой? Кто разрешил?

– Тихо, док. Вот кто я, – и Свиридов раскрыл перед носом врача свое генеральское удостоверение.

Врач увидел окровавленные куски марли в тазике и прикрытую одеялом грудь раненого.

– Но рану вы обработали, надеюсь?

– Надейтесь. – Свиридов сдвинул одеяло с груди раненого, на которой не было следов раны, а только более светлая кожа. – Ему требуется переливание крови, можно капельницу с физраствором и никаких антибиотиков. Слышите, никаких!

– Сестричка, отмой осколок и отдай Люсе. А вы пустите сюда всех женщин, что маются у вас во дворе.

Девушка Люся была сама в полуобморочном состоянии и ее пришлось приводить в чувство.

– Мичман, ты особо не болтай. Есть еще похожие случаи? Неизвлекаемые осколки, незаживающие раны?

– Есть, товарищ генерал. Я проведу.

После того, как Свиридов почистил несколько незаживающих нагнаивающихся ран, в коридоре его нагнал генерал Громов.

– Ты и сюда добрался, Свиридов!

– Слушай, Борис Всеволодович, добраться сюда было трудновато. Да и вроде епархия не моя. Но если к завтрашнему дню дорогу к госпиталю не приведут в порядок, то мне придется и за это взяться. Но тогда не обессудь – удовольствий не обещаю.

– Да ты же знаешь, Анатолий Иванович, за всем не углядишь!

– Подбирай себе помощников поумнее да потолковее. Глядишь, будет порядок.

Несколько операций Свиридов сделал, окруженный плотным кольцом врачей, и в историях болезни нескольких раненых появились его записи с четкими рекомендациями по дальнейшему лечению.

В этот раз Свиридов спел всего две песни, но он пообещал скоро приехать, да и подметил множество недочетов, которые вознамерился исправить.

Он устроился в центральном холле бывшей усадьбы – отсюда его лучше всего было слышно в большинстве палат.

А на войне,

как на войне.

А нам труднее

там

вдвойне.

Едва взошел

над сопками

рассвет -

Мы не прощаемся

ни с кем,

Чужие слезы нам

зачем,

Уходим в ночь,

Уходим в дождь,

Уходим в снег.

И голос Свиридова, и звонкий голос его гитары были слышны не только на первом этаже – судя по тому, что песню подхватили и на втором, и во дворе …

Батальонная разведка -

Мы без дел

скучаем редко,

Что ни день –

то снова поиск,

снова бой.

Ты сестричка

в медсанбате

Не тревожься,

бога ради,

Мы до свадьбы

доживем

еще с тобой.

И Свиридову подпевали все дружнее

А если

так

случится

вдруг -

Навек тебя

покинет

друг,

Не осуждай его –

война

тому

виной.

Тебе наш ротный

старшина

Отдаст

медали,

ордена

В разведке

заработанные

мной.

Свиридову подпевали уже кругом, в разных местах

Когда закончится

война -

Мы все наденем

ордена.

Гурьбой

усядемся

За дружеским столом.

И вспомним тех,

кто не дожил,

Кто не допел,

не долюбил

И чашу полную

товарищу

нальем.

Хор голосов, подпевающих Свиридову, крепнул и становился более дружным

И мы припомним,

как бывало

В ночь шагали

без привала,

Рвали

проволоку,

и брали языка.

Как ходили мы в атаку,

Как делили

с другом

флягу

И последнюю

щепотку табака.

Последний припев прозвучал слитно и громко, поддержанный на всех этажах

Батальонная разведка -

Мы без дел скучаем редко,

Что ни день – то снова поиск, снова бой.

Ты сестричка в медсанбате

Не тревожься бога ради,

Мы до свадьбы доживем еще с тобой.

Громов, главврач, врачи м медсестры стояли в коридоре и молча слушали Свиридова, а тот немного помолчал и после короткой паузы продолжил.

Далеко

родимая

сторонка,

Вечер

вставил

в окна

синеву.

Затеряйся где-то похоронка,

Если

до рассвета

доживу,

Затеряйся

где-то

похоронка,

Если,

Если

до рассвета

доживу.

Свиридов пел негромко и спокойно, вытягивал родную русскую песню.

Возвращусь –

жену свою

привечу,

Всех друзей на чарку

приглашу.

Где я был

и что видал –

отвечу,

Если до рассвета доживу.

Он <слышал>, как в нескольких местах рыдали женщины, спрятавшись от всех