Хрустальная колыбельная - Мидзуна Кувабара

Может статься, и так.

Он не был больше Кагеторой… или по крайней мере он был и Оги Такаей теперь. Не то, чтобы Наоэ не мог понять Харуиэ, считавшую Такаю другим человеком, пускай они оба знали, что те двое — одно и то же.

«Будет ли ошибкой утешить этого человека — Оги Такаю?»

Не трусость ли это — так относиться к человеку, который не Кагетора?

Разве он не должен возместить что-то Кагеторе, который сказал, что не простит Наоэ?

«Но здесь у меня нет никого, кроме него…»

Служить Оги Такае — вот и все, что мог Наоэ.

Он не даст истории повториться — это предрешено. Однако он чувствовал опасение и нерешительность — потому что история действительно могла повториться.

Способен ли Наоэ помочь Такае в теперешнем состоянии?

Сигарета выпала, и Наоэ уронил голову на руки. Кокуре несомненно постарался выяснить уровень силы Кагеторы, и если бы Такая смог контролировать те способности, которыми располагает, этого было бы достаточно.

«Но его самовнушение так просто не разбить…»

Даже у самого Такаи вряд ли получилось бы…

А кроме того, для Наоэ…

«Я не хочу, чтобы у него получилось».

Да, именно так Наоэ и думал.

«Я самовлюбленный ублюдок…» — клял он себя, но не мог избавиться от истинных чувств.

Абсолютно верно: мощные силы Кагеторы были необходимы, чтобы низвергнуть Ями Сенгоку. На самом же деле Наоэ сомневался, смогут ли они выстоять, пусть даже в полной силе. Им нужны были способности того Кагеторы. Но Такая не сможет воспользоваться ими в полном объеме, не вернув память.

А что с тобой? Кагетора вспомнит.

Слова Нагахидэ вспыхнули в мозгу.

Про тебя. И про Минако.

Взгляд Наоэ сник, словно в попытке снести тяжесть этих слов. Правильно, Кагетора вспомнит. Нет, ему придется вспомнить. И сам Наоэ, который хотел бы забыть сильнее, нежели кто-либо, сам Наоэ…

Китазато Минако…

Та, которая так хорошо их понимала.

Женщина, которую Кагетора любил больше всех.

Женщина, которую вовлекли в битву с Одой Нобунагой, которую Кагетора доверил Наоэ тем днем, тридцать лет назад. Он приказал Наоэ защитить ее и спрятать в безопасном месте, вдали от сражения. Этот приказ был доказательством веры Кагеторы в Наоэ, несмотря на ненависть.

…Веры, которую Наоэ предал.

Кагетора не смог бы представить более отвратительного поступка.

Тебя одного я не прощу до конца вечности!

Мучительные воспоминания снова возвращались к жизни.

Минако, она дико билась.

Наоэ, он безжалостно прижимал ее к земле и срывал с нее одежду, а она плакала и выкрикивала имя Кагеторы…

Должно быть, над собой она видела глаза зверя.

И его, который в этого зверя превратился…

Чье же имя выкрикивало его сердце?

Имя, что в клочья разрывало душу.

А когда та жестокая ночь сменилась рассветом…

Рядом с обнаженной Минако, которая замерла, словно изломанная кукла, он вернул человеческую душу и смог только подивиться своему зверскому поступку. Стыд и отвращение к себе столкнули сердце Наоэ туда, где его никогда не исцелить. А Минако, с болью, затаившейся глубоко в глазах, сказала только одно в его холодную сгорбленную спину.

Наоэ заслужил самых страшных издевательств и оскорблений, которые ей бы захотелось обрушить на него. Он, надругавшись над Минако, заслужил слов «он изнасиловал меня» и любой жестокости в отместку. Минако не должна была верить ему, что бы он не делал. Она должна была поразиться и ужаснуться; она должна была ненавидеть его. И все же… И все же она… Минако…

Его отношения с Кагеторой и Минако, эта ошибка, которая сокрушила бы все четыреста лет в одну ночь — она, зная все это, спасла его.

Сказав только одну маленькую вещь…

Она пристально смотрела на него со святостью и болью в глазах.

Но человеку, который стал бы его святым…

Он…

Он нанес завершающий удар — этот отвратительный акт под названием каншо.

Именно он добил этих двоих — их, которые так любили друг друга.

Ну почему губы Минако выплюнули слова Кагеторы?

В кого переродилась маленькая жизнь, зачатая в том теле?

Ну почему все получилось именно так?

«Могу ли я начать все сначала?»

Было невыносимо думать так перед Кагеторой, который потерял свои воспоминания. Да, верно. Он, притворяясь, что сожалеет, в потайных уголках души только радовался, что Кагетора позабыл тот позор.

Смог ли Кагетора дать ему еще один шанс, хоть эгоизм и испортил его?

Внезапно снова соскользнув в депрессию, Наоэ уставился на одинокие огни по бокам улицы.

Черный БМВ проехал мимо и подъехал к воротам дома Уэсимы. Из машины, вместе с несколькими компаньонами, вышел человек средних лет в традиционных японских одеждах. Их радушно встретили и провели внутрь. Видимо, они были гостями Уэсимы.

Наоэ подался вперед и увеличил громкость подслушивающих устройств. Кажется, в доме суетились и волновались.

«Кто его гость?»

Быстрый взгляд не дал Наоэ точной информации, но ему казалось, что он уже видел этого человека раньше.

«Кто-то, связанный с политикой?»

В доме начались переговоры. А некоторое время спустя…

— Захват Сэндая продвигается благополучно.

В комнате беседовали двое. Сидя на большом стуле татами, член палаты представителей Уэсима… нет, генерал Сенгоку Могами Есиаки… разговаривал со своим только что прибывшим гостем.

— Кажется, Датэ смешались — усилиями воинов Асины. При таком раскладе нам следует победить духов Датэ Масамунэ, прежде чем мы завершим дзикэ-кеккай[50].

— Истинно так. Наши онре должны разорвать души клана Датэ и обречь их на вечное страдание, — гость надменно засмеялся. — Что ж, я не позволю им пойти к очищению, сотру их личности и заставлю их души служить нам. Они станут нашей мощью; для нас они уберут всю угрозу на северо-востоке — так мы и убьем двух птиц одним камнем. Сдается, Датэ еще не знают о союзе между Могами и Асина.

— Сверх того, союз против Датэ между Нанбу, Сатакэ, Оосаки, Иваки и Сома близится к распаду. Когда мы изготовили ловушку, покончить с Датэ будет очень легко. Я не намерен допустить, чтобы этот союз из прошлого любовался здесь светом дня.

Могами Есиаки поднес к губам стаканчик сакэ:

— Асина-доно, живет ли еще в вас ненависть к Датэ?

— Как мог я забыть? — выплюнул Асина Мориудзи[51]. — Мы, Асина, мы — благороднейшая семья еще со времен Камакуры[52], разгромлены Датэ. Нет, и еще одно: сына Сатакэ нельзя было принимать в клан. Асина пали из-за того, что такой, как он, стал во главе семьи. Злополучие