Ради жизни. Рассказы по миру романа "Дурак космического масштаба" - Кристиан Бэд

— На Кьясне эпидемия, — сказал я. — Они спустили на Целесту остатки имперского крейсера «Кора». И показывали туристам. Одну туристку я уже сегодня утилизировал. Синие белки глаз, синие пятна на теле.

— Ба… Ба… — сказал губернатор.

— А бэ, старый осёл, — согласился Локьё, брезгливо поджимая губы, словно губернатор был кучей дерьма. — Аб э тодасм э!

Приветствие он произнёс, как ругательство.

Я, под шумок и разлетающиеся губернаторские внутренности, спрыгнул со сцены.

Плечо немилосердно ныло, но в основном мне удалось уйти в этот раз без особых потерь.

Толпа была слишком увлечена отеческими порицаниями всеми любимого губернатора, который едва не угробил планету. По неведению, конечно, но кого это сейчас волновало? А мне надо было ещё переговорить с Айяной, одной из старших Проводящих Эйи, и выяснить, сколько у эйнитов готовой вакцины. В крайнем случае — из меня снова выкачают всю кровь. Ладно, стерплю, в конце концов, Кьясна — хоть и вражеский, но слишком красивый мир, чтобы погибнуть от бездарной информационной заразы.

У ближайшего выхода из резиденции губернатора меня поджидал знакомый патрульный катер. Сержант помахал рукой, предлагая подвезти. Я не отказался, счёт, возможно, шёл на минуты.

Прощаясь со мной у эйнитского храма, сержант всё-таки насмелился спросить: кто же я, раз сумел заварить такую кашу?

Я знал, что он спросит. Он слышал, как мы говорили с Локьё, и понял, что никаких родственных связей между нами нет и быть не может. В мирах Экзотики формы личного обращения родственников прописаны весьма жёстко.

— А какая тебе разница, парень? — рассмеялся я и скрылся в тёмном нутре эйнитского храма.

Такого страшного для обывателей. С текущими по стенам линиями бытия, выворачивающими твоё мировосприятие наизнанку.

Уж к эйнитам за мной никто не сунется. Для этого надо, чтобы тебя пару раз продавило сквозь острую сетку допричинности. Тогда в тебе, как и во мне, останется только самое простое. И ему уже нечего будет бояться.

Что я мог сказать сержанту? Что я враг его государства, довольно скверный имперский капитан с длинным и нехорошим послужным списком?

Тогда он бы обязательно спросил меня, зачем я всё это сделал?

А ему ещё не понять моих причин, мал он для этого. Ведь и совесть — штука резиновая, и даже честь, что вроде бы разрешает воевать только с равными себе, легко отступает перед обстоятельствами тварного мира.

Идёт наш брат, военный, и против совести, и против чести, уничтожая планеты, стреляя в детей и в женщин…

Но моя причина — она только моя.

Ей уже восемь месяцев, этой голосистой причине. Кьясна — её мир. И я бы бросился спасать его, даже если бы мне пришлось сегодня прокричать в толпу все мои прегрешения перед Вселенной.