Черкес 5. Спасти кавказского пленника - Greko

Так я веселился про себя, представляя этого чертика, похожего на того, которого оседлал кузнец Вакула из детского фильма «Вечера на хуторе близ Диканьки».

«Ничего у тебя не выйдет, чертик! И ты, прости, казачка. Я Тамару люблю!»

Наверное, я всю свою недолгую жизнь что там, что здесь подсознательно искал такую женщину, как моя грузинка. Такую, которой не захочется изменять. Мысли об этом в голову не придёт. Всегда с удивлением и, что скрывать, иногда с завистью, относился к друзьям, которые с легкостью совершали подобное, не испытывая ни душевных мук, ни терзаний совести. Делали, возвращались к женам, как ни в чем не бывало. Удивлялся я или завидовал — не важно. Одно понимал точно, сам так не смогу. Не стоит и пробовать. Потому что, сделав, потом всего себя по кусочкам съем из-за мучений.

— Зазноба у меня. Извини, хозяйка!

Казачка отстранилась и суетливо огляделась по сторонам.

«Этак она не отстанет. Прости, казачка, ещё раз! Но придётся мне без политесов. Грубо. Понимаю, что не к лицу мужчине такое. Но по-другому тебя, судя по всему, не убедишь»

— Боишься, не заметят ли соседи, как от тебя мужик сбежал? — усмехнулся я.– Пустое село. Все в полях да в садах. Ты первая, кого встретил.

Хозяйка недовольно кивнула и вырвала у меня из рук кувшин с кружкой.

— Тикай отсель, скажэный! — она явно разозлилась.

Развернулась резко и ушла в дом не оглядываясь.Только босые пятки сверкнули.

Я пожал плечами. Что ж, подействовало. Дьявол проснулся. Застал дрожащего и уже подпустившего под себя лужу неумелого ученика. Схватил розги и теперь охаживает его худую филейную часть, приговаривая: «Ты чего удумал, шельмец? Это же Коста Варваци! Кремень! Алмазный фонд России! Перед ним хоть тридцать самых красивых девственниц голых в ряд уложи! Пройдет мимо, глазом не моргнет. Только опять вспомнит про свою Тамару и вздохнет, утирая слезу любви и тоски по своей царице. Даже я к нему не подступаюсь. Знаю, что без толку. Ты-то куда лезешь, лишенец⁈»

Тихо, чтобы хозяйка не услышала, все ж таки не удержался, рассмеялся. Не стоило ее злить еще больше. Кубанские казачки всегда славились свободолюбием, резким нравом и бесстрашием. Здесь дамы ни бога, ни черта не боятся. На покос идут с ружьем за плечами. А в отсутствии мужчин сами отстреливаются от черкесов. Такая лихая казачка могла и вдарить неслабо, если почувствует себя задетой.

До станицы Прочный Окоп потянулась сорокаверстная степь.

Хороша весной ставропольская степь! Унылое зимой, наводящее тоску своим однообразием, бескрайнее пространство в мае поражало буйством красок весеннего цветения. Островками красных и желтых тюльпанов и диких пионов-лазориков, запахом чабреца и пением жаворонков. И синеющими вдали горами с сияющим Эльбрусом.

И безлюдьем! Редко-редко встречались стада с пастухами-ногайцами да немногочисленные посты на ровной дороге, служившие скорее местом отдыха путникам. Они ехали или шли без всякой охраны. Лишь один встретившийся казенный караван с просом можно было с натяжкой назвать оказией. Маленькая группа казаков составляла скорее почетный эскорт, чем силу, способную дать отпор. Свои ружья они держали незаряженными.

— По сторонам поглядывайте, — предупредил меня урядник на одном из караулов. — Могут и наши стрельнуть. Разъезды с утра уже прошлись по-над берегом Кубани. Самку искали — след по-нашему. Всадник одвуконь — подозрительно. И на ногах у вас чувяки, а не сапоги. Опять же — лошади кабардинские. Хотя днем черкес не балует. Темна ждет. Ночью дорога замирает.

— А если днем набегут?

— Авось пронесет! — засмеялся казак. — Сами же без эполетов раскатываете по степи!

Этот русский авось, казалось, определял всю жизнь на Линии. Беспечность и пренебрежительное отношение к опасности превратились в стиль жизни. Или сказывался недостаток людей? Эти огромные пустые и плоские просторы, лишь изредка разрываемые балками, рощами, холмами и древними курганами, перекрыть надежно было нереально. Вот люди и привыкли к опасности. Считали ее столь же неизбежной, как летнее половодье Кубани.

Добрался до ворот в большую станицу Прочноокопскую. Разбитое на правильные четырехугольники селение спускалось по скату высокого берега к реке прямыми широкими и пыльными улицами. В дождь или зимой они, наверняка, утопали в грязи. Станицу окружал ров и двойной плетень, забитый землей. В нем были прорезаны бойницы. Здесь была полковая квартира и штаб Кубанского казачьего полка.

Встречи с его командирами я предпочел избежать. Пора уже было включать режим паранойи. Сколько среди местного люда подсылов от горцев, я не знал. Но предполагал, что много. Армяне-торговцы и кунаки с другого берега шастали в гости к казачкам, а сами высматривали что почем.

Я замотал лицо башлыком и двинулся в обход станицы к крепости, расположенной в трех верстах на высоком холме. Там находился нужный мне дом кордонного начальника. Грозы черкесов, страшного и ужасного генерала-майора Григория Христофоровича Засса. Виновника в пленении поручика Торнау.

Прочный Окоп встретил меня земляными валами с амбразурами для пушек и ружей и треугольными выступами-бастионами. И шестами с отрубленными головами. Пропустили меня без тщательной проверки. Даже лица не потребовали открыть. К лазутчикам здесь привыкли. Они толпами съезжались к генералу, платившему золотыми червонцами за нужную информацию. Приезжали и знатные черкесы на тайные переговоры. Никто их не пытался задерживать — парламентёры!

Вечерело. На дворе перед домом Засса толпился народ — не протолкнись. Все перемешались — черкесы, казаки с Георгиевскими крестами на груди и офицеры в мундирах с эполетами и без оных.И все обвешаны оружием. Ждут непонятно чего. С трудом нашел себе свободное место, чтобы послушать разговоры и понять, чем народ дышит на Линии.

Рядом стояли два офицера и вели напряженный разговор. Один из них ругался на Засса:

— Распустил генерал своих подчиненных начальников. Отчитал меня за трусость! Меня! Я с отрядом казаков при двух орудиях погнался за хищниками. Перешли Кубань. Догнали. Жаркое вышло дело! Пленных отбили и скота голов пятьдесят.

— Что же вы с пленными сделали?

— Посадили на захваченных лошадей, да и отправили в полковую квартиру. Сами остались, чтобы товарищей выручить. Крепко на них горцы насели. Да мы вдарили в тыл и в речку опрокинули абадзехов. А начальник кордона лошадей себе забрал и все лавры победителя на себя записал. Мне генерал его донесение показал. Ругался, что я скот ему не пригнал. А начальника хвалил.

— На что ему