Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

— Любовь зла, — Зоя рассмеялась. — Он мелкий, но такой бешеный, что я с ним живу, как на вулкане — вообще не скучно! Он же меня на руках носит, фигурально выражаясь.

— Ну это если очень фигурально, — хохотнул отец, подумав: «Хорошо, что внуки в нашу породу пошли, рослые».

— Зой, вы бы с матерью объяснили Тамаре, что у меня жена, две дочери. Я очень люблю их. Честное слово, неприятно, что эту Тому вы здесь привечаете, а к супруге моей относитесь прохладно.

Я подошел к умывальнику, сполоснул руки, вытер вафельным полотенцем. В душе клокотало раздражение. Скорее, на себя самого. Неправильно все это. И то, что я, попав в семьдесят шестой год, сразу же жене изменил, тоже неправильно. Это случилось, скорее, по инерции. Ведь в 2025-м у меня с женой давно все кончилось. Даже не помню, в какой именно момент пропали чувства. Жили с супругой как соседи. Естественно, у меня были женщины на стороне. Но сейчас все изменилось. Больше никаких измен! Светлана настолько ранима, так беззащитна, что вряд ли переживет предательство. А любую другую женщину в моей жизни она посчитает именно предательством. Я уже молчу о теще — представляю, что было бы, узнай она об Але⁈ Шкуру бы с меня спустила, и сделала бы это медленно, наслаждаясь каждым мгновением.

— Ну что, за стол? — позвала мать.

— Я нет, пойду домой, — отказалась Зоя. — А то скоро Вася на обед придет.

Зоя, захватив подарки, двинулась к дверям.

— Тебе нельзя тяжести поднимать, — всполошился отец, забирая у дочери подарки. — Пойдем, провожу.

Они вышли за дверь. Я улыбнулся. Отец по прежнему сдувает с младшенькой каждую пылинку. Что уж греха таить, я сам, будучи на десять лет старше, обращался с Зоенькой, как с фарфоровой куклой. В детстве стоило ей заплакать, бросал все дела и несся «спасать» малышку. Особенно тщательно приходилось «спасать» от пчел, муравьев, мух. Зоя, когда была маленькой, очень боялась насекомых.

— Мама, ты много не собирай на стол, — я взял кусок хлеба, положил на него пару ломтиков колбасы. — Я пока пройдусь.

— Вот всегда ты кусошничаешь, — притворно сердясь, проворчала мама. — Сел бы, поел нормально.

— Все потом, отец вернется — вместе пообедаем, — я обнял ее, чмокнул в щеку и вышел за дверь.

Распогодилось. Солнце светило ярко, даже еще немного грело. Я одним махом откусил от бутерброда почти половину. В деревне такой воздух, что аппетит никогда не пропадает.

Посмотрел вокруг. Почти ничего не изменилось. У окна все так же разбит палисадник. Мама любила цветы и у нее под окном всегда были клумбы. Я обошел дом, на ходу доедая бутерброд. За домом находился большой огород — двадцать восемь соток. Вот она, целина моего детства! Здесь росло все: картошка, морковь, огурцы, помидоры, лук, чеснок. В магазине обычно покупали только крупы, соль, сахар, ну и по мелочи — спички, нитки, мыло. Все остальные продукты свои: овощи — с огорода, мясо и яйца — с подворья. Ягод тоже всегда собирали много. Большой малинник рос сразу за домом. Отец уже привел его в порядок, вырезал старые стебли, связал кусты, чтобы не обломало при снегопаде. Крыжовник и смородина тоже подготовлены к зиме.

Вспомнилось, как сестренка закинула куклу в малинник. Я тогда уже взрослый был, почти пятнадцать лет. Влез в колючие заросли, исцарапался, попал в крапиву, которую как не выдирай, все равно лезет. Но куклу достал. А Зоя в благодарность меня укусила. Помню, отец тогда погладил ее по головке и сказал: «Зоенька, солнышко, принцессы не кусаются!»

На душе было так тепло от воспоминаний, что я почти не чувствовал, как холодает на улице. Изо рта при дыхании выбивается пар, видимо, температура стремилась к нулю.

Вернулся во двор. Хозяйственный двор отгорожен забором, там копошились куры, гордо выхаживал среди них петух. Раньше держали еще корову, свиней, но сейчас мы выросли, и мои старики больше не заводят скотину. Отец говорит, что им с матерью много не надо, а мы с Зоей своими домами живем. Да и в колхозе всегда можно купить и молоко, и мясо. Достаточно прийти в контору и выписать все, что нужно. Потом получить на складе. Колхоз — миллионер, и таким его сделал мой рыжий зять Василий Панкратов. Когда его назначили председателем, никто серьезно не воспринимал Ваську. Колхозники говорили: «Как был оболтусом, так и остался», а теперь ходят — раскланиваются с ним. Самый уважаемый человек в деревне.

Вышел за калитку. Бабка Акулина в вечном дозоре сидела на скамеечке возле своего забора. Закутанная в серую пушистую шаль, в старенькой цигейковой шубе, на ногах валенки с галошами, в руках вечная клюка. Кажется, та же самая, с которой старуха ходила, когда я был ребенком. Поздоровался, снова удивившись: сколько же ей лет? В моих детских воспоминаниях Акулина Никифоровна осталась такой же старой и вот так же сидела на скамейке, провожая каждого, кто проходил мимо, сердитым взглядом.

Дошел до околицы и вышел на дорогу к лесу. Раньше она была основной, но теперь проложили шоссе, и ею редко пользовались. Дошел до леса. За ним текла речка. Вспомнилось, как мать работала в колхозе, и я с десяти лет помогал ей. В телегу запрягали старого мерина, Снежка. Доярки и скотницы ставили на телегу фляги с молоком, и я отвозил их в соседний колхоз, там был молокозавод. Колхоз назывался «Новый быт». Сейчас это название кажется забавным, но тогда в пятидесятых годах оно звучало вполне себе современно и прогрессивно. Ехать приходилось десять километров туда и столько же обратно. Но не всегда удавалось проехать реку без приключений.

Помню, как однажды в слякоть возвращался с молокозавода. Снежок поскользнулся, и телега понеслась мимо въезда на мост вниз, в воду. Я тогда едва не разбился, но видать родился в рубашке — не только сам выжил, но и умудрился коня на берег вывести. Телега, правда, была сломана — вывернуло оглоблю. Я собрал пустые фляги, затащил на берег, составил рядком. Потом послали скотников собрать все и привезти на ферму.

Еще как-то провалился под лед. Вроде бы река встала и лед был крепким. Не помню уж, почему не поехал по мосту. Опять повезло — место было мелким, и с