Вернись и начни сначала - Марина Медведева

Сэм с чашкой в руке направился к лестнице и сел на ступени рядом с Иваном. Посмотрел на «помятого» друга, тяжело вздохнул:

— Нам всем нужен отдых. Ресурс человеческого организма не безграничен. Будем и дальше работать без выходных – долго не выдержим.

— Отдыхать будем потом, — усмехнулся Иван. – Когда все получится, устрою себе отпуск и поеду к родителям в Мексику.

— Мы с Джулией и Элизабет раньше каждый год отдыхали в Канкуне. Белоснежные пляжи с горячим песком, бирюзовая вода, прозрачная, нежная, будто теплое молоко. Настоящий рай.

— Сейчас этот рай уже не тот, что прежде. Война здорово навредила экологии планеты. Пляжи полны грязи и мусора, выброшенного океаном, курорты разрушены бомбежкой, а на развалинах живут бродяги. Как прежде уже никогда не будет. И наш прыжок в прошлое это не изменит.

— Мы не сможем изменить все, — вздохнул Сэм. – Но, если сумеем спасти миллионы наших сограждан от нейрохакеров – значит, работали не напрасно.

Иван пил кофе и пристально глядел на друга. Сэм Воткин, хитрый, изворотливый, когда дело касалось добычи ресурсов для работы на Конечной, был бесконечно внимательным и заботливым с друзьями. Доброта, как маленький уголек, тлела в глубине его души и разгоралась ярким пламенем, когда друзьям требовалась его помощь. Гибель дочери, потеря жены, бегство в Трущобы не ожесточили его. Не превратили в бездушную машину, живущую одной целью. Сэм, как мог, заботился о них, будто они стали ему родными.

— Сэм, ты не думал, что, если вернуться чуть дальше в прошлое, ты можешь спасти Элизабет? Твоя дочь не погибнет и Джулии не придется стирать память.

Лицо Сэма застыло невыносимой мукой. Пальцы крепко вцепились в горячую чашку. Он ответил тихо, не глядя на Ивана:

— Я не смогу спасти дочь. Мы все были дома, когда в него попал снаряд. Если я попытаюсь приблизиться к своей «копии», образуется микрочервоточина и уничтожит весь пригород. Нет, Иван, я отчаянно желаю видеть свою дочь живой. Но понимаю, что нельзя получить все. Мне еле удалось настроить Машину на возврат в 2145-й год. На то, чтобы увеличить интервал переноса на более раннюю дату, уйдут годы. Между тем каждый день в Трущобах – это опасность и риск. Мы работаем, пока никто не знает о нашей Машине. Секретность – основной наш козырь. Я не могу рисковать вашими жизнями и нашим проектом даже ради любви к дочери.

— Ты боишься, что ничего не выйдет, — горько усмехнулся Иван. – Ты — единственный из нас можешь изменить цель. Мы все равно останемся с тобой, Сэм. Поймем и поддержим тебя.

— С того дня, как я приступил к созданию Машины, я взял на себя ответственность. За всех людей в Хоупфул-Сити. Ведь если у нас получится – все изменится. Я не могу предугадать, куда повернет история, если не будет Буллсмита и его Новаторов. Смогут люди жить с тяжелыми, мучительными воспоминаниями о прошлом? Но я твердо уверен, что стирание памяти – не выход. Человечество должно помнить ошибки прошлого, чтобы извлечь урок на будущее. Не допустить, чтобы мир вновь погрузился в долгую кровопролитную войну, войну, которая уничтожила большую часть населения нашей планеты. Если мы не будем помнить, все повторится.

— Пройдут десятки лет, и люди забудут о войне. Уже не останется живых свидетелей тех ужасов. История показывает, что ни из одной войны человечество не извлекло урок. Войны с каждым разом становились более жестокими, а оружие уничтожения – изощреннее и мощнее.

Они помолчали немного. Каждый думал о своем. И оба думали о Машине.

— Когда мы изменим историю, в Хоупфул-Сити будет меньше счастливых людей, — горько усмехнулся Иван. — Но это правильно. Счастье приходит и уходит. И наша жизнь соткана не из одних лишь счастливых моментов. Мне тяжело вспоминать войну, убитых и раненых товарищей. Но эти воспоминания — мое прошлое. Кем я буду без них? Пустышкой, «беззаботиком»?

— С тех пор, как погибла Элизабет, я ни дня не прожил без боли, — Сэм моргнул невидимыми слезами. — Одиннадцать лет – большой срок. За эти годы боль перестала терзать все тело – укрылась в глубине сердца, чтобы время от времени напоминать о себе. Давать почувствовать, что я потерял и никогда не верну. Но эта боль – моя навсегда. Она останется со мной до конца. Пока я чувствую боль, я помню свою дочку, люблю ее. И она жива для меня. Жива в моей памяти. Джулия не могла жить с болью и предпочла уйти в беспамятство. Это был ее выбор. Хотя я пытался ее переубедить.

Сэм тяжело встал, потянул усталые плечи, неожиданно улыбнулся краешками губ и сказал нарочито бодрым голосом:

— Давай-ка соорудим что-нибудь на завтрак. Сейчас проснется наша подруга и, как обычно, разворчится от голода.

Он поспешил в сторону огороженной длинным столом кухни—столовой. Иван с грустной улыбкой глядел на Сэма и думал: как ему повезло встретить этих людей! Теперь Сэм, Кристи и Люк – его семья.

Лязгнула дверь – на Конечную вошел Люк. С лицом, похожим на горестную маску.

— Ты опоздал, — Иван встал и протянул ему «живую» руку.

— Миранда приболела. Дома холодно, кашель никак не проходит.

Иван резко поднялся, крикнул:

— Сэм, справишься полдня без нас? Мы сгоняем в Хоупфул-Сити. К вечеру вернемся.

— Что ты задумал, Иван? – в глазах Люка мелькнула тревога.

— Я знаю армейский склад на окраине города, где есть генераторы, и можно разжиться топливом. Хватит твоей семье болеть и мерзнуть.

— Ты хочешь, чтобы мы вломились на склад, полный охраны?

— Вряд ли его слишком строго охраняют. Дисциплина ослабла, я видел, как рядовые проходят по улице и забывают отдать честь офицерам. И никого за это не наказывают. Война закончилась десять лет назад, и все расслабились. Но для нас, изгоев – это не так уж плохо. Иначе нам не выжить. Все, что есть в Трущобах, так или иначе украдено в Хоупфул-Сити.

— Никак не могу смириться с тем, что я – преступник, — вздохнул Люк. – Чем я теперь отличаюсь от Гилроя и его горилл?

— Совестью, Люк! – Иван по-дружески хлопнул его по плечу. – Гилроя не терзают муки совести за загубленные души. И, поверь, его преступления многократно серьезнее наших краж.