Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

Тем не менее, события знаковые, прошедшие через всю смуту, и оставившие отголосок и до нынешних времён.

Еще не меньше часа разговоров. А после я решил, что нужно собирать актив и с ним уже по-деловому решать. А то эта охлократия, власть толпы, еще пару дней может меня тут держать и вопросы выдумывать.

Я уже слезал с телеги. Стрельцы направлялись разжигать костры внутри двора, чтобы варить кашу походную. А ко мне подошел стрелец, наверное, самый старый из всех присутствующих. Я уже видел его, такого колоритного дедка в красном кафтане и с длинной седой бородой сложно не заметить.

— Все верно, лепо, ажно заслушался. Токмо беги-ка ты, Егорка, отсель. Не пройдет жа без следов тое, что полковника забил. Не станут слушать, как случилася все. Виновным назначить, да и дело с концом. Вот принял бы ты сторону Софьи… Многое простили бы. Но идешь по правде… — кряхтел старик, удивительным образом все еще находящийся, судя по всему, на службе.

— Выдюжим! — ответил я.

— Ну смотри… Они уже идут за тобой. Уж больно, шельмец, ты ловок, особливо с речах своих. Яко и я был по малолетству лет своих.

Да разве же я не знал, что все только начинается? Что еще возможен суд, или судилище. Что, может, собираясь в Кремль, я как та мышь, подкрадываюсь к приманке в мышеловке. Все понимаю. Но бежать… Я не бегаю, если только не на тренировках.

Нужно идти в Кремль, челобитную нести. Да свою участь определять. Предупреждать, с риском для себя. Но без риска не съешь ириску, и не приголубишь Иришку, и не… Да ничего не бывает большого и великого, чтобы на алтарь не положить что-то важное. А меня важное — жизнь!

Глава 6

Москва. Новодевичий монастырь

11 мая 1682 года

Два Ивана, один Василий, еще Пётр и… Невообразимо, но девка… Софья… Эти люди находились в одной горнице, келье Новодевичьего монастыря. То, что жена будет находиться в обществе более, чем одного мужа, да и не родственного, не венчанного — уже что-то из ряда вон выходящее. И мало кто мог бы поверить, что подобная встреча возможна, уж тем более в стенах обители женского монастыря.

Не поверил бы никто, что такое возможно, если бы только не знали Софью Алексеевну. Это умнейшая и волевая женщина… Она смогла уже к себе приучить, показать свою мудрость и силу. Мужа не имеет, но этот факт не помешал Софье вкусить плотских утех. Кто-то знал об этом, иные только догадывались, но все — молчали.

Сейчас Софья Алексеевна нужна была собравшимся в келье людям, и они закрывали глаза даже на то непотребство, о котором некоторые судачат в московских закоулках. Впрочем, никто свечу в покоях царевны не держал [авторы исходят все же из того, что у Софьи была любовная связь с Голицыным, ну и с Шакловитым — значительно позже, отрицаем слухи, что чуть ли не с каждым стрельцом].

Софья Алексеевна молчала. Она здраво рассудила — на всех подобного рода собраниях и совещаниях не лезть вперёд мужчин. И так у некоторых, особенно у Ивана Андреевича Хованского, сильно страдало самолюбие. Претило подчиняться, пусть и дочери царя Алексея Михайловича, умнейшей женщине в России, но всё одно — бабе.

Мужи выскажутся, а слово последнее все едино останется за Софьей. Она уже научилась говорить с мужами. Но сегодня все может быть несколько иначе. Нет время на степенные, неторопливые разговоры.

— Подмётные письма от моего имени встречают стрельцы славно и довольно. Завтра уже поднимать могу полки, — горделиво, подбоченившись, произнёс Иван Хованский. — Готовыя за мной, их поводырем боевым, идти!

Софья поморщилась. Нахватался Хованский этого шляхетства горделивого, никак не избавится. Ей и в целом был неприятен Иван Андреевич, который не зря уже получил своё прозвище «Тараруй». Это так называли того человека, что много говорит, но всё больше пустое. Сейчас не все, что говорил Хованский — пустое. Но очень многое. Так как поговорить он горазд.

Однако Софья в беседах со своим любимым, Василием Васильевичем Голицыным, не раз приходила к мысли, что Хованский, как разменная монета и не так чтобы одарённый интриган, был нужен для бунта и даже возможной смуты. Чтобы потом можно было убить Ивана Андреевича Хованского и начать усмирение взбунтовавшихся стрельцов. Ну и как виднейший военачальник, за которым могут пойти стрельцы, никто, кроме Хованского, не сгодится. Нужно же кого-то виноватым назначить!

Можно было бы начинать бунт и без прославленного полководца Хованского, с годами становящегося всё более заносчивым и самовлюблённым. Но Софья рассчитывала дело так, чтобы ни одна ниточка в поиске вероятных зачинщиков бунта не вела к ней или к Василию Васильевичу Голицыну. Да и присутствующий здесь родственник Иван Михайлович Милославский также не должен был фигурировать в деле бунтовщиков.

— Не можно завтра подымать стрельцов. Обождать потребно. Пятнадцатого числа сего месяца нужно! — сказал Василий Васильевич Голицын. — День душегубства, когда в Угличе забили царевича Димитрия.

Хованский чуть было не плюнул на пол от досады, даже несмотря на то, что находился в обители. Ему не терпелось начать дело, в которое Иван Андреевич уже вложил столько энергии и сил, как ни в одно дело ранее.

Уже работают эмиссары Хованского, уже стрельцы негодуют. Получено достаточно золота и серебра, чтобы подкупать сотников и полковников, ну и раздавать стрельцам. Остаётся лишь заплатить служивым людям, устроить какую-нибудь провокацию, пусть этого слова никто здесь не знал.

— Знамо дело! Как уговор был, — пробурчал Тараруй. — А не боитесь, что Артамошка Матвеев отрезвеет от хмельных попоек своих от радости возвращения, да и поглядит по сторонам? И что он увидит? А этот старый лис сразумеет, что деется.

Этого на самом-то деле опасались все присутствующие Артамон Сергеевич Матвеев — фигура. И если Нарышкиным удалось взять верх без Матвеева, то с ним они становились еще сильнее.

Милославские проиграли Нарышкиным первую партию только лишь потому, что имели первоначально слабые позиции, так как их ставленник, старший брат Иван Алексеевич, скромен умом и шибко хворый. Ну и потому у Нарышкиных получилось провозгласить малолетнего Петра Алексеевича царём, что у Милославских воли было мало. А присутствующему здесь Ивану Михайловичу Милославскому даже пообещали сохранить пост главного казначея.

И только потом в дело с полной отдачей вступила Софья Алексеевна. Милославские будто ожили, набрались решимости.