Художник из 50х Том II - Сим Симович

Теперь нужно было соединить части куклы тонкими шнурками. Голова крепилась к туловищу, руки к плечам, ноги к тазу. Каждое соединение проверялось на подвижность — кукла должна была двигаться свободно, без заеданий.

— Парадокс, — усмехнулся Гоги. — Чтобы кукла двигалась свободно, её нужно крепко связать.

Как в жизни. Чтобы быть свободным художником, нужно быть связанным обязательствами — перед заказчиком, перед зрителем, перед искусством. Абсолютная свобода — это хаос, в котором невозможно создать ничего значительного.

Он взял кисточку, открыл баночки с красками. Лицо куклы должно было быть выразительным, но не слишком конкретным. Это не портрет, а архетип — образ человека вообще.

Глаза он сделал голубыми, как у себя. Волосы — русыми, слегка растрёпанными. Губы — естественного розового цвета, без улыбки и без грусти. Нейтральное выражение, которое каждый зритель мог интерпретировать по-своему.

Одежду покрасил в простые цвета — коричневую рубаху, серые штаны, чёрные сапоги. Обычный человек средней полосы России, каких миллионы. И в этой обычности была особая сила — каждый мог узнать в кукле себя.

Когда краска высохла, Гоги привязал к кукле нитки. Это было самое важное — от правильного расположения нитей зависела естественность движений. Одна нить к голове, две к рукам, две к ногам, одна к спине.

Он поднял куклу за нитки. Деревянная фигурка повисла в воздухе, покачиваясь. Пока ещё неживая, механическая. Но стоило чуть пошевелить пальцами — и кукла ожила.

Сначала неуверенно, словно делая первые шаги, она двинулась по столу. Потом увереннее — повернула голову, подняла руку, сделала поклон. В её движениях появилась грация, осмысленность.

— Добро пожаловать в мир, — тихо сказал Гоги своему творению.

Кукла танцевала на столе под управлением невидимых нитей. Но в этом танце была красота, была жизнь, была душа, вложенная создателем. И зрителю было неважно, что фигурка не двигается сама — важно было то чувство, которое вызывал её танец.

— Вот и ответ, — пробормотал Гоги, наблюдая за движениями марионетки. — Не важно, кто дёргает за нитки. Важно, как ты танцуешь.

За окном ливень стихал, превращаясь в мелкую морось. День клонился к вечеру, в мастерской стало сумеречно. Гоги включил настольную лампу, продолжая играть с куклой.

Каждое движение его пальцев передавалось марионетке, превращаясь в жест, поворот, шаг. Между кукловодом и куклой устанавливалась тонкая связь — не принуждение, а сотрудничество. Кукла не сопротивлялась управлению, но и не была пассивной — она танцевала.

— Может быть, именно в этом и есть свобода, — подумал Гоги. — Не в возможности делать что угодно, а в возможности делать хорошо то, что должен.

Он осторожно положил куклу на стол, аккуратно сложил нити. Работа была закончена — из куска дерева родилась марионетка, способная дарить радость и заставлять задуматься.

Гоги убрал инструменты, стряхнул стружки со стола. Рабочий день закончен, но понимание осталось. Он марионетка, да. Но марионетка, которая умеет танцевать красиво. И этого вполне достаточно для счастья.

Глава 6

Утром следующего дня Гоги приехал в студию А4+ с особым чувством предвкушения. Сегодня должна была состояться встреча, которую он ждал несколько недель — знакомство с лучшими сценаристами страны. Берия сдержал обещание и пригласил настоящих мастеров слова.

В большом конференц-зале уже собрались люди, чьи имена знала вся страна. За столом сидел Сергей Михалков — поэт, чьи стихи знал каждый советский ребёнок. Рядом с ним Николай Эрдман, драматург с непростой судьбой, недавно вернувшийся из ссылки. Александр Птушко, режиссёр сказочных фильмов, переживший пик славы и теперь ищущий новые формы. И Евгений Шварц — сказочник, умевший находить глубокий смысл в простых историях.

— Товарищи, — начал Гоги, раскладывая на столе листы сценария, — я попросил вас собраться не случайно. Наш фильм должен стать не просто качественным продуктом для внутреннего рынка, а произведением мирового уровня.

— Амбициозная задача, — заметил Михалков, листая страницы. — А что конкретно вы имеете в виду под «мировым уровнем»?

— Международные кинофестивали, — честно ответил Гоги. — Каннский, Венецианский, Берлинский. Советская анимация должна заявить о себе на весь мир, показать, что мы умеем делать не только агитационные ролики, но и настоящее искусство.

Шварц поднял брови, усмехнулся:

— Интересно. А власти одобряют такие планы?

— Лаврентий Павлович считает, что культурная экспансия не менее важна военной. Если наши фильмы будут побеждать на западных фестивалях, это повысит престиж СССР.

— Разумный подход, — кивнул Эрдман. — Но для этого сценарий должен быть безупречным. Западные критики не простят ни слабых диалогов, ни затянутых сцен, ни идеологической прямолинейности.

Птушко взял несколько страниц, внимательно прочитал:

— Основа хорошая. Конфликт между традицией и прогрессом актуален для любой страны. Но есть моменты, которые нужно доработать.

— Слушаю, — Гоги достал блокнот.

— Первое — диалоги слишком литературные. В мультфильме каждое слово на вес золота, нет времени на красивости. Второе — некоторые сцены можно показать без слов, через визуальные образы. Третье — нужна более яркая кульминация.

Михалков листал сценарий, время от времени что-то подчёркивая карандашом:

— А ещё у вас Василиса слишком идеальная. Западные зрители любят героев с недостатками, с внутренними противоречиями.

— Но она же положительная героиня, — возразил Гоги.

— Положительная не значит безупречная, — мягко поправил Шварц. — Посмотрите на лучшие сказки — у Золушки есть наивность, у Красной Шапочки — легкомыслие, у Белоснежки — доверчивость. Недостатки делают персонажей живыми.

Эрдман поднялся, начал расхаживать по комнате:

— Давайте проработаем каждый акт отдельно. Первый акт — знакомство с героями и миром. Здесь всё неплохо, но экспозиция затянута. Нужно быстрее погружать зрителя в конфликт.

— А как это сделать? — спросил Гоги.

— Начните не с идиллической деревенской жизни, а с приезда воеводы. Пусть зритель сразу поймёт — в мир пришли перемены. А уклад жизни покажете попутно, через реакцию героев на нововведения.

Птушко кивнул:

— Правильно. В кино время — главный враг. Каждая минута должна работать на сюжет или на характеры.

Следующие три часа прошли в интенсивной работе. Сценаристы разобрали текст по косточкам, находя слабые места и предлагая решения. Гоги записывал каждое