Неваляшка - Елена Волынцева

– Ассенизатором пойдет?

– Ну, если твой батя устроит меня по знакомству.

Дальний конец гаражей был занят хихикающими семиклашками. Стеблюк прищурился, прикидывая, но к активным действиям так и не перешел. Залез на крышу старенькой «ракушки», выматерился, запачкав штанину в голубином помете.

Даша считала, что в некоторых здешних гаражах могли если не старые машины стоять, то хотя бы храниться вещи – умерших или уехавших людей, например. Может, даже клад какой-нибудь спрятан. Слава был циничнее и думал, что найти здесь можно разве что чужие закладки, а если какие вещи раньше и хранились, так их все давно разворовали. Они с Дроном пытались пару лет назад открыть одну из «ракушек», но ржавый металл оказался на удивление прочным. Сунулись к другой, третьей – то же самое. Потом явились какие-то взрослые парни с грозными небритыми рожами и очень вежливо попросили не шуметь. После этого Славе и пришла мысль о закладках.

– Футбольный клуб, – сказал Стеблюк, водя пальцем по узорам ржавчины. – Мажорчик вызвал меня к себе и предложил возглавить футбольный клуб. Площадку расчистить, заработать на ворота с сеткой, соревнования устроить.

– А про вчерашнее?

– Ничего. Ну, то есть спросил, но вообще не давил.

– Мутный тип.

Пижон мог бы, наверное, подружиться с Дашей, будь она чуть постарше и без хвоста с жабрами. Сошлись бы на почве идиотского идеализма, а потом целыми днями обсуждали, как принести в жизни Стеблюка и Ванчеса немного света. Дашка бы даже влюбляться в него не стала: влюблялась она, как правило, в самовлюбленных эгоистов. А тут – соулмейты, идеальная дружба, рука об руку против жестокого мира.

– Горячев, а тебе он что предлагал – шахматный кружок вести?

– Ничего. Кофе поил.

– Точно мутный. Зря ты нас все-таки ему сдал вчера.

– Ты бы предпочел сам объясняться с ментами?

Стеблюк закатил глаза и задумчиво потер костяшки пальцев, как будто размышлял, наехать на Славу или помиловать его. Кажется, на этот раз решил помиловать.

– Ты тоже мутный, Горячев, – все-таки заключил он. – Давай, покеда.

Дождь все-таки начался, и Слава соскочил с «ракушки». Повезло, что они пока не пронюхали про труд. И что Пижон не спрашивал о Никите – тоже. И что мать про полицию не узнала. Таким везением стоило воспользоваться.

Не то чтобы молодежь в Н. тусовалась только в каких-то заброшках. В городе были кафе «Радуга» и пивная «Сивый мерин», лес, отделявший Н. от соседнего населенного пункта, овраг со странным рыжеватым песком и заправка на выезде из города. Но «ракушки», остов сгоревшего дома и заброшенный завод обладали особенной мрачной притягательностью и смело могли бы претендовать на пять звезд в «ЯндексКартах».

Сгоревший дом Дашке никогда не нравился, а вот заброшенный завод она любила. Однажды она показала его Славе – в обмен на обещание неделю ходить в магазин и мыть всю посуду. Ему тогда не понравилось: сыро, грязно, шуршит что-то, похожее на крыс, и пахнет странно. А великий Никита через несколько лет, конечно, остался в восторге.

Пока Слава добрел до завода, дождь успел зарядить не на шутку. Слава пролез в дыру в ограде, нашел окно без остатков выбитого стекла и залез внутрь. Под ногами шуршала каменная крошка, по крыше барабанили капли. Здесь лучше было ни к чему не прикасаться – как будто завод вместо столовых приборов производил теперь грязь.

«Теперь на нем делают невидимые вещи», – сказала Даша, когда привела сюда двенадцатилетнего Славу. Он не поверил, конечно, но было приятно, что Дашка придумывает ради него эти штуки. Здесь пахло известкой, мусором и самую малость чем-то химическим, но тогда Слава не распознал запахи и просто испугался.

«А в мертвых городах тогда живут невидимые люди», – продолжил он как бы нехотя, как бы делая ей одолжение.

«А по ночам невидимые машины доставляют товары в вымершие города, – с готовностью продолжила она. – Поэтому бывает жутко, если ночью идти вдоль шоссе: ты не видишь невидимые машины, но что-то чувствуешь».

«Как если просыпаешься ночью ни с того ни с сего, – невозмутимо кивнул Слава. – Это значит, кто-то или что-то невидимое на тебя смотрит».

«Ненавижу тебя».

Около того времени Слава как раз начинал иногда обыгрывать сестру в соревновании «кто кого напугает» и очень этим гордился. После такого даже заброшенный завод перестал казаться таким уж жутким, но потом совсем рядом зашуршала крыса, за угол прыгнула тень – и Слава закричал, как малыш. Даша, кстати, тоже, и это как будто еще их сблизило.

Он хотел бы испугаться сейчас. В детстве казалось, что быть циничным – невероятно круто и вообще предел мечтаний. Сейчас он был бы не против снова притворяться циничным, а не быть таким по-настоящему. Вспомнилась Соня Паршина, которая вечно вытирала слезы на уроках и переменах: жалела то девушку Фета, то говорящую цирковую лошадь из анекдота, то сестру старухи-процентщицы. Может быть, для того чтобы как-то сдвинуть все с мертвой точки, Славе нужно было стать не собой, а кем-то вроде Сони или Даши? В конце концов, Даша верила в магию – и магия на нее подействовала. Логично, что и Славе нужно во что-нибудь верить.

Его шаги гулко отдавались в коридорах – как в ночном кошмаре о бесконечных зданиях и шизофренических лабиринтах. Дождь колотил по крыше, но звук шагов все равно не перекрывался.

Вечером входишь в подъезд, и звук

шагов тебе самому

страшен настолько, что твой испуг

одушевляет тьму.

Наверное, эту тьму могли оживить Славины воспоминания. И то, что этот заброшенный завод был одним из Дашиных любимых мест. Или до сих пор и есть ее любимое место? Когда твоя сестра живет в ванне, непонятно, изменились ли ее любимые места.

Он зажмурился, послушал дождь, понюхал отсыревшую пыль. Поковырял носком впадину в бетонном полу. Уселся на ржавеющую прохудившуюся трубу, болтая ногами. Пыльные окна, какие-то трубы вдоль стен, непонятные железные конструкции. Из этого места как будто механически выкачали все волшебство.

Представил Дашу – хохочущую, испуганную, рассерженную, грустную, спокойную. Во всех образах у нее наличествовала отличная пара человеческих ног.

Почему вообще хвост? Она не то чтобы так сильно море любила. Бродить под дождем, конечно, обожала, ну и на озеро свое бегала, где старшаки тусовались. Но при чем тут русалки, где здесь вообще логика? С другой стороны, есть ли в жизни хоть какая-то логика в принципе – или это искусственное понятие, вроде любви и справедливости?

Пусть она просто станет человеком. Пожалуйста.

«Моя воля крепка, и я ничего не хочу сильнее, и готов тоже на все. Если бы